Злой гений Нью-Йорка

— Да, полиция у нас свое дело знает. Быстро, однако, вы нашли «Крошку мисс Маффет». Просто замечательно! — Он картинно поклонился, изображая мнимое восхищение. — Позволю себе спросить, что на второе?

— Мы нашли пишущую машинку, — продолжал Вэнс, словно не заметив сарказма Сигурда, — и украденную у Драккера тетрадь.

Арнессон тотчас ощетинился.

— В самом деле? — спросил он, коварно посмотрев на Вэнса. — И где же были эти судьбоносные предметы?

— Наверху, на чердаке.

— Ах вот как? Незаконное проникновение в жилище?

— Что-то вроде этого.

— Тем не менее, — усмехнулся Арнессон, — я не вижу, что у вас есть неопровержимые доказательства против кого-либо. Машинка — это вам не ботинки и не костюм, подходящие только одному человеку. И кто сможет вразумительно объяснить, как тетрадь Драккера оказалась у нас на чердаке. Нужно что-то более весомое, мистер Вэнс.

— Существует еще и вероятностный фактор. Епископ мог оказаться на месте происшествия во время каждого из убийств.

— Это самое зыбкое из косвенных доказательств, — парировал Арнессон. — Обвинению оно вряд ли поможет.

— Мы постараемся доказать, почему убийца выбрал себе прозвище «Епископ».

— Ну да, это, безусловно, поможет. — На лицо Арнессона набежала тень, глаза сделались мечтательными. — Я об этом, кстати, тоже подумал.

— Да, неужели? — Вэнс смотрел на него в упор. — Есть еще одно доказательство, о котором я умолчал. «Крошка мисс Маффет» сможет опознать человека, который завел ее в дом Драккера и запер в шкафу.

— А, больная поправилась!

— Именно так. И прекрасно себя чувствует. Мы нашли ее, тем самым опередив Епископа на двадцать четыре часа.

Арнессон умолк. Он смотрел на свои руки, хоть и сцепленные, но все равно дрожавшие. Наконец, Сигурд заговорил серьезно:

— А если, несмотря на все это, вы ошибаетесь…

— Уверяю вас, мистер Арнессон, — тихо ответил Вэнс, — что я ЗНАЮ, кто виновен.

— Вы прямо-таки пугаете меня. — Арнессон уже овладел собой и отвечал со злобной иронией. — Окажись я тем самым Епископом, я вынужден был бы признать свое поражение… Однако остается очевидным, что именно Епископ в полночь принес черного слона миссис Драккер, а мы с Белль в тот вечер вернулись домой в половине первого.

— Это вы ей так сказали. Насколько я помню, вы посмотрели на свои часы и ответили ей, который час. Так сколько же было времени?

— Столько и было — половина первого.

Вэнс вздохнул и стряхнул пепел с сигареты.

— Скажите, мистер Арнессон, вы хороший химик?

— Один из лучших, — ухмыльнулся тот, — специализировался в этой области. А что?

— Обыскивая чердак этим утром, я обнаружил небольшую стенную нишу, где кто-то добывал синильную кислоту из желтой кровяной соли. Там был найден респиратор и все необходимое оборудование. На чердаке до сих пор чувствуется запах горького миндаля.

— Прямо сокровищница какая-то у нас, а не чердак. Черти там, часом, не водятся?

— Вы угадали, — мрачно ответил Вэнс, — это прибежище злого духа.

— Или лаборатория современного доктора Фауста… А почему все-таки синильная кислота?

— Я бы сказал — мера предосторожности. В случае чего Епископ всегда мог безболезненно уйти со сцены, держа все под рукой.

Арнессон кивнул:

— Верное отношение с его стороны. Даже достойное, я бы сказал. Не доставлять людям лишних хлопот, если загонят в угол. Да, весьма правильно.

Во время всего этого ужасного диалога профессор Диллар сидел, прикрыв глаза рукой, словно страдая от неимоверной боли. Теперь он повернулся к человеку, которого усыновил много лет тому назад.

— Многие великие люди, Сигурд, оправдывали самоубийство… — начал он, но Арнессон перебил его циничным смешком:

— Тьфу! Самоубийство не нуждается в оправдании. Ницше сделал добровольную смерть настоящим жупелом[9]. «Человек должен гордо умереть, когда не может гордо жить. Смерть при самых отвратительных обстоятельствах не есть смерть свободного человека. Смерть в назначенное время есть смерть труса. Мы не в силах отказаться от своего рождения, но эта ошибка — а иногда это действительно ошибка — может быть исправлена по нашему выбору. Человек, кончающий с собой, совершает достойнейшее из деяний; совершив его, он почти заслуживает права на жизнь». Я запомнил это еще в юности. Ибо «Так говорил Заратустра». Никогда не забывал я этого великолепного постулата.

— У Ницше было много предшественников, воспевавших самоубийство, — добавил Вэнс. — Стоик Зенон оставил нам страстный дифирамб добровольному уходу из жизни. Тацит, Эпиктет, Марк Аврелий, Катон, Кант, Фихте, Дидро, Вольтер и Руссо — все они были апологетами суицида. Шопенгауэр яростно протестовал против того, что в Англии самоубийство считалось преступлением. И все же я думаю, что вряд ли стоит распространяться об этом понятии. Это слишком личное, чтобы делать его предметом академических дискуссий.

Профессор грустно согласился:

— Никому не дано знать, что творится в самых темных уголках человеческой души.