Злой дух Ямбуя

Какое-то странное состояние овладело мною. Обычно охотничья страсть бурно проявляется во мне, пока я преследую или скрадываю зверя. Тогда я становлюсь рабом этой страсти, могу ползти сотни метров на животе, спускаться по опасным обрывам, переходить топкие болота. Убитый же зверь на меня действует удручающе. После выстрела гаснет охотничья страсть. Мёртвое меня не интересует. Но сегодня я сам себя не узнаю: я доволен, как мальчишка, удачей.

Мы сходимся с Павлом на дне лога.

—С полем тебя, дружище! Убить шатуна не шутейное дело! — И я искренне пожимаю ему руку.

—Можно вправду подумать, что только я один герой.

—Чья пуля задержала зверя, тому и честь, того и поздравляют с полем, понял?

—Ну, не будем считаться — моя так моя,— не без гордости согласился Павел и твёрдыми шагами, уверенно направился к медведю.

Солнце угасало за лиловыми хребтами. Болота парились лёгким туманом, сквозь него слабо золотилось грустное нагорье. Над нами кружилась пара хищных птиц. В шелесте осоки засыпали сонные озера. То тут, то там слышались всплески и шепот пролетных птиц, готовящихся в ночь покинуть озера.

А Загря тешится — рвет зубами хребет зверя. Глазищи навыкате, бешеные, рычит, не может унять злобу. С трудом оттаскиваю его, привязываю к стланику. Он ещё долго не может успокоиться.

Рассматриваем свою добычу. Перед нами лежит бездыханная глыба, завернутая в роскошную черную шубу. Распластав передние лапы, медведь вонзил крючковатые когти в землю, раскрыл ржавую пасть, но не смог приподнять для прыжка зад, да так и застыл с раскрытой ржавой пастью в угрожающей позе. На его свирепой морде потухал последний отблеск заката.

Павел по-хозяйски осмотрел, ощупал шкуру, довольный улыбнулся.

—Хорош, дьявол!

—Видела бы тебя Светлана, какого зверя свалил, ты бы ещё больше выиграл в её глазах. Нынче такие женихи не валяются: ты и радист и медвежатник. Да и это для тебя не предел. Тут, под Ямбуем, можешь ещё отличиться.

—Постараюсь.

Оба дружно смеёмся. Настроение у нас отличное. Ещё бы, так легко рассчитались с шатуном!

Разводим костёр и начинаем свежевать зверя. Это действительно крупный экземпляр восьми-десяти лет и, конечно, в расцвете сил. Такому ничего не стоит развалить ловушку. У него один глаз, второй вырван вместе с лоскутом кожи. Рана ещё не зажила. Вероятно, во время гона он схватился с соперником и расплатился глазом за подругу.

В ложках сырой вечерний сумрак, и за краем отрога, на заросшем троелистом болоте нарастает птичий гомон. Далеко-далеко в сумерках над равниной слышится и уже не смолкает лебединый крик: «Янг... янг... янг...»

Эти нежные звуки становятся все слышнее, всё ближе и ближе, наполняют грустью наши сердца. И из-за чахлого перелеска появляются белые птицы. В пустынном пространстве они кажутся огромными. Качаясь на крыльях, лебеди плывут по низкому горизонту, минуют пожарище заката, уплывают за отроги. С ними, постепенно стихая, смолкает их вечерняя песня.

Медведь на удивление оказался жирным. Никак нельзя было предположить, что таким окажется шатун. Толстый слой сала покрывал круп, спину, бока и все внутренности. В таком состоянии он вполне мог зимовать. Что же тогда сделало его шатуном, заставило ломать ловушку, лезть на человека? Неужели потеря глаза? Может быть. Ведь рана ещё не зажила, и это вывело его из привычного состояния. Но я не уверен, что это так. И опять сомнения...

Разделываем тушу на десять частей, удобнее для оленьего вьюка, и накрываем их шкурой. Подкладываем в огонь сырой валежник — он будет долго тлеть. Я снимаю нательную рубаху, вешаю на ветку поближе к мясу — запах человеческого пота отпугивает ночных хищников.

Уходим на табор. Идем мимо озер и болот, застывших в густой синеве ночи.

14. ГДЕ ПИРОВАЛИ ХИЩНИКИ

Через час, когда ночной сумрак окутал нагорье, мы пересекли последнюю марь перед Рекандой. Близко лагерь. Таинственно и росисто в ночных просторах нагорья. Слева угрюмо темнел Ямбуй, впаянный в голубеющее небо. Справа внизу бродил по реке туман, мешаясь с блеском перекатов. Позади стихал крик уставших в полете казарок. За сырой степушкой на фоне уснувших гор показался ельник. Но почему над ним не вьется, как обычно, дым костра? Да и оленей не видно, не слышно перезвона. А ведь животных нельзя оставлять в такие пасмурные ночи, когда мошка сатанеет, без дымокуров, иначе они разбегутся по тайге, и их трудно будет собрать. Остаться без оленей в этих пустырях нам не очень-то улыбалось.

—Вы думаете, Илья забыл развести дымокур? — спросил Павел, шлепая уставшими ногами по болоту.

—Конечно, нет. Этот негодяй просто сбежал.

—Наконец-то и вы согласились со мною. Я убежден и готов биться об заклад, что и случай на Гунаме, и исчезновение Елизара, и отсутствие сейчас в лагере дымокура — всё это подлое дело Ильи. Причем это он делает умышленно и так нагло, будто ему всё сойдет с рук. Надо, не откладывая, заняться им как следует.

Мы быстрее зашагали к палатке.

В лагере необычная тишина. Сомнений нет: Илья сбежал вместе с оленями, с потками, с вещами Елизара. Но наши вьюки как будто на месте.