Злой дух Ямбуя

Лежащий вблизи Загря кидается за костью, оглянувшись на собак, готовится к защите. Ни одна из них даже не пошевелилась. Все они смотрят на ощетинившегося Загрю и, вероятно, недоумевают: какой глупый кобель, не знает, что после старика на кости ничего не остается!

Загря, кажется, догадывается, что попал впросак, постыдно опускает хвост и уходит с костью на свое место. Не грызет её, а кладет рядом.

Откуда-то из вороха вещей появляется заспанный щенок. Он сладко и громко зевает, но вдруг видит Загрю. На морде щенка явное удивление. Он весь вытягивается, пытаясь лучше рассмотреть собрата, и от щенячьего восторга у него дрожит конец хвостика. Осмелев, он подскакивает к Загре, лижет его в нос, радостный и довольный новым знакомством. Но тому не очень-то нравится эта ласка, он сердито отстраняется, даже скалит зубы, а щенку, вероятно, кажется, что Загря смеется. Он ещё больше липнет к кобелю. Тот не выдерживает, спасается бегством. Щенок хватает кость и услужливо несет её следом за Загрей.

Меня всё это смешит и рассеивает мрачное настроение.

С болот доносятся тяжкие вздохи. То ветер шарит по дуплам старых лиственниц. Заморосил дождь, густой и мелкий. Колючие капли крапят лицо.

—У микрофона врач! — кричит мне Павел, выглядывая из палатки. Он после долгих усилий, через ведомственные станции, все же добился связи со штабом.

Одиннадцать часов ночи...

Забираюсь к радисту, приникаю к микрофону.Слышимость отличная; кажется, врач стоит рядом.

—Здравствуйте, Вера Ивановна! Нахожусь на стоянке пастухов-эвенков. У них умирает трёхлетняя девочка. Поблизости нет врача. Помогите спасти её.

—Что с ней?

—Высокая температура, кашель, тяжелое дыхание. Ребенок сильно истощен. Нос и губы синие. Вера Ивановна долго молчит.

—Очень трудно что-либо определить. Скорее всего у девочки... воспаление лёгких. Что давали ей из лекарств?

 — Аспирин два раза.

—Через некоторое время дайте ещё аспирин с пирамидоном. Затем через каждые три часа впрыскивайте пенициллин. Вы знаете, как это надо делать?

—Нет, не знаю, да и пенициллина у нас нет.

—Если у ребенка воспаление легких, его спасёт только пенициллин.

—Значит, безнадежно... Опять молчание.

—А у вас есть пенициллин? — наконец спрашиваю я.

—Конечно, есть.

—Тогда позовите к микрофону Плоткина,— прошу я.— Здравствуйте, Рафаил Маркович! Надо завтра утром, и как можно раньше, доставить нам на самолете пенициллин. Разрешаю снять машину с любого объекта. Наше местонахождение и условные сигналы вам передаст радист.

—Я вас понял. Но у нас идет дождь. Боюсь обнадёжить. Будем надеяться на утро.

Возвращаюсь к догорающему костру. Старик в одиночестве пьёт чай. Лицо его застыло, и только брови шевелятся, то сомкнутся, то поднимутся, тревожа морщины на лбу. Мне хочется узнать, где бродит сейчас Карарбах в своих думах, что видит: сегодняшний день или далёкое прошлое, какой по счету мысленно ведёт караван по чужим, незнакомым местам?..

Как много мог бы он рассказать!

Но старик молчит. Он подносит к губам блюдце с горячим чаем, дует на него, отхлебывает... Вдруг настораживается, руки застывают с блюдцем у открытого рта, веки приоткрываются, он весь обращен к лесу. Неужели до его давно бездействующего слуха долетел какой-то звук? Да, старик поворачивает голову то в одну, то в другую сторону и, кажется, сейчас радостно воскликнет. Но нет. Вот уже снова на его лице полная безмятежность, и он уходит в себя. Человеческие голоса, шум леса, песни птиц, грозовые разряды, шелест падающих листьев, рев зверя, грохот горных обвалов — все звуки живого мира недоступны ему давно.

Дождь продолжает моросить. Гонит его с гор ветер. Вместе с туманом уходит он в глубь равнины. В мокрой ночи сникли деревья, прилегла трава. Все уснуло, только ручей тяжело вздыхает в камнях, да иногда доносится стон падающей лесины.

Старик кашляет отрывисто, надрывно, ежится от холода под старенькой, латаной дошкой.

Бесшумными шагами подходит Лангара, накидывает на плечи старика плащ.

—Чего мокнешь? — спрашивает она, присаживаясь на корточки возле меня.— Старика не пересидишь.

—Жду, когда заговорит. Хочу попросить его рассказать о своей жизни.

—Э-э-э...— качает головою старуха.— Напрасно ждешь. Говорю, давно он глухой, от этого потерял слова, а без них как расскажешь про жизнь?

—Так он и немой? — удивился я.

—Без слуха язык заблудился, старик забыл слова, а те, что он говорит, понятны только нам, пастухам. Так что не жди, уходи спать.

Лангара затягивается долгим, ленивым зевком, затем подбрасывает в костёр дров, поправляет плащ на плечах старика и, достав самодельную трубку, набивает её табаком.

—Лангара, сколько тебе лет? — полюбопытствовал я.

Старуха выхватила из жара горящий уголек, прикурила.

—Кто их считал?.. Давно бы надо умереть, да никак не соберусь. Сам видишь, Инга должна рожать, она ещё не была матерью, как оставишь её? Аннушка умирает, хоронить её надо по нашим обрядам, а кто их знает, кроме меня?! И стадо не бросишь... Да и раньше тоже некогда было годы считать.

—Ты родилась в этом крае?