Зло

Митч тяжело оттолкнулся от стола и ушел в коридор, а в следующую секунду Сидни услышала звуки закрывшейся двери ванной и включенного душа. Она вернулась к чтению досье, сказав себе, что делает это просто потому, что по телевизору ничего интересного нет. На самом деле, ей не хотелось думать о том, что произойдет в полночь, или хуже того – что будет происходить после. Ее тошнило от «что, если», которые заползали в голову, как только она хоть немного расслаблялась. Что, если Эли победит, что, если Виктор проиграет, что, если Серена… Она вообще не знала, что думать про сестру, на что надеяться, чего бояться. Какая-то предательская часть ее существа все еще мечтала оказаться в объятиях Серены, хоть Сидни и сознавала, что теперь ей надо бежать прочь от сестры, а не ей навстречу.

Сидни заставила свой взгляд скользить по данным из папки, попыталась сосредоточиться на жизни и смертях этих ЭО, постаралась не представлять себе фотографию Виктора среди этих бумаг с черным крестом поверх его спокойного, ясного лица… и гадала, какие у них были способности, хоть и понимала, что они могли быть какими угодно. Виктор объяснил, что это зависело от человека, от его желаний, воли и последних мыслей.

В конце шли ее собственные данные. Она перепечатала их после того, как Виктор забрал первый экземпляр, и теперь ее взгляд скользил по снимку. В отличие от любительских снимков из остальных дел ее фотография была студийной: поднятая голова, расправленные плечи, взгляд прямо в камеру. Это был снимок для школьного альбома за прошлый год, сделанный примерно за неделю до несчастного случая, и Сидни была от него в восторге: фотограф волшебным образом поймал ее за секунду до улыбки – и гордо вздернутый подбородок и едва заметные складочки в уголках губ делали ее невероятно похожей на Серену.

Единственное отличие между копией и оригиналом состояло в том, что копия не была перечеркнута крест-накрест. Сейчас Эли уже знал, что она здесь, живая. Ей хотелось думать, что Эли стало тошно, когда он услышал, как труп Барри снова вошел в банк, когда он сложил все кусочки мозаики и понял, что это ее рук дело, что несколько выстрелов, направленных в лес, не равняются мертвой девочке. Может, ей должно было быть неприятно видеть собственные данные в папке с мертвыми ЭО… и сначала это так и было, но потом потрясение прошло, а присутствие этих данных в цифровой мусорной корзине говорило, что они ее недооценили, посчитали мертвой. И сама мысль о том, что она жива, вызывала у нее улыбку.

– Ты чего ухмыляешься?

Сидни подняла голову. Митч только что вышел из душа, повесив полотенце на шею. Она даже не заметила, как время пролетело. Это случалось с ней чаще, чем хотелось признать. Один раз моргнешь – и солнце уже стоит в другом месте, или телепередача закончилась, или кто-то завершает разговор, начало которого она пропустила.

– Надеюсь, что Виктор сделает ему больно, – проговорила она жизнерадостно. – Очень больно.

– Господи! Всего три дня прошло, а ты уже говоришь точь-в-точь как он. – Митч рухнул в кресло и провел рукой по бритой макушке. – Послушай, Сидни, ты кое-что должна понять насчет Виктора…

– Он – не плохой человек, – прервала она.

– В этой игре хороших людей нет, – сказал Митч.

Сидни не интересовало хорошее. Она вообще не знала, верит ли в него.

– Я не боюсь Виктора.

– Знаю.

Почему-то он произнес это печально.

XVIII

Пять лет назад

Тюрьма «Райтон»

Когда Митчелл попал в тюрьму в третий раз, проклятие последовало за ним.

Куда бы он ни пошел, что бы он ни делал (или вообще бездействовал), люди умирали. Два его сокамерника погибли от рук других людей, один сокамерник сам себя убил, еще один друг рухнул во дворе во время прогулки. Так что в тот день, когда в камере появился подтянутый и аккуратный Виктор Вейл, казавшийся особенно бледным в темно-серой тюремной робе, он решил, что этот парень пропащий. Наверное, сел за отмывание денег или за финансовую пирамиду. Что-то достаточно серьезное, чтобы влиятельные люди разозлились и отправили его в тюрьму строгого режима, но настолько безобидное, что он казался здесь совершенно неуместным. Митчу следовало бы Виктора сразу списать, но, все еще переживая из-за смерти очередного сокамерника, он принял решение не дать ему умереть.

Он думал, что это будет очень непросто.