Зинин

Комиссия, присуждавшая премию, предпочла сочинение, написанное на немецком языке, работе И. И. Мечникова, написанной по-русски. Ботаник Н. И. Железнов и физиолог Ф. В. Овсянников сильно протестовали против такого решения большинства, считая более достойной премии работу Мечникова.

Бутлеров и Зинин не могли судить о работах не по их специальности. Возмутило их другое — обращение членов комиссии Брандта, Шренка, Штрауха и Максимовича к берлинскому профессору Брауну с просьбой дать разбор сочинения Руссова. Поэтому они присоединились к протесту Железнова и Овсянникова.

— Обращение за мнениями к иностранным ученым, если есть не менее заслуженные свои, мы считаем оскорблением и унижением российского первенствующего ученого сословия!

Протест русских академиков не был принят во внимание. Тогда последовал протест всей русской научной общественности. Письмом в газету «Голос» крупный ботаник и ректор Петербургского университета А. Н. Бекетов указывал, что посылка сочинений на рецензирование за границу есть «действие, оскорбительное для русских ученых», и называл ряд русских имен, игнорирование которых «более чем странно». Вслед за тем появились письма Мечникова, А. О. Ковалевского. Вопрос из стен академии вышел на страницы газет.

Академическое большинство выступило в лице Максимовича в защиту решения комиссии, а Веселовский в очень резкой форме обратился к Железнову и Овсянникову с выговором.

— Не только за самого себя, но и за непременного секретаря я был рад, что допущенная им резкость касалась не меня! — говорил Бутлеров Николаю Николаевичу, рассказывая о происшедшем.

Открытость, прямота и принципиальность, с которыми действовал Бутлеров в академии, отстаивая дело русской науки, привлекали к нему симпатии передовых кругов. Но та же открытость, прямота и принципиальность, с которыми неоднократно выступал Александр Михайлович по вопросам так называемого «медиумизма», принесли ему горькую и незаслуженную славу спирита: медиумами в те времена назывались люди, которые якобы общались с «духами» умерших и говорили от их имени.

Статьи и отдельные высказывания Бутлерова о медиумах и медиумизме вызывали между друзьями ожесточенные дискуссии и вот-вот грозили непривлекательным концом их дружеским отношениям.

Глава семнадцатая Платон мне друг, но истина дороже

Да, кому дорога истина вообще, то есть не только в настоящем, но и в будущем, тот не станет нагло ругаться над мыслью, проникшей в общество, какой бы странной она ему ни казалась.

Сеченов

Создатель теории химического строения, Александр Михайлович Бутлеров обладал великой способностью предвидеть развитие своей науки далеко вперед. В то время как его современники твердо верили в индивидуальность элементов, в неделимость атома, в постоянство атомных весов, Бутлеров считал, что атомы неделимы не по своей природе, а неделимы только известными в его время средствами; что большая часть известных тогда элементов является сложными телами и «алхимики, стремясь превращать одни металлы в другие, преследовали цели не столь химерические, как это часто думают». Чтобы доказать существование атомов с разными весами у одного и того же элемента, Бутлеров готовился к опытам по сравнительному определению весов красного и желтого фосфора.

Людей, предвосхищающих будущее своей науки, называют гениальными, и Николай Николаевич никогда не переставал восхищаться широкими обобщениями своего ученика и его проникновением в химическое строение вещества.

— Как можно с вашим умом, с вашей смелостью мысли заниматься такими глупостями, как медиумизм, спиритизм и прочая чепуха? — с гневом допрашивал Бутлерова Николай Николаевич уже при появлении первых его статей. — Как это уживается в одной голове — устройство молекул и спиритизм?

— Охотно признаюсь, — отвечал Александр Михайлович[2], — что не отдельно, не независимо, одним размышлением, а именно вследствие знакомства с медиумическими явлениями я был неотразимо приведен к тем идеям и воззрениям, которыми руководился в науке.

— Каким образом, как это может быть? — воскликнул Николай Николаевич, совершенно ошеломленный неожиданным признанием.

— Медиумические явления волей-неволей отклонили меня от приписывания веществу слишком абсолютного значения! — объяснил Бутлеров.

Мысль о том, что, подобно ванне Архимеда, люстре Галилея, яблоку Ньютона, карточкам Менделеева, медиумические явления для Бутлерова были только «чувственным возбуждением», поразила Николая Николаевича своей примерной неестественностью: наука — и вера в возможность общения живых людей с умершими при посредстве медиумов, наука — и вера в загробную жизнь!

Но с понятием медиумических явлений Бутлеров не связывал ни того, ни другого и, употребляя слово «медиум», оговаривался: