Зимний маршрут по Гыдану

Женщины носят ягушки. Ягушка — шуба. Ее завязывают изнутри, и она становится такой же непробиваемой для холода, как и малица. Ягушка несколько менее удобна для работы вне чума, но это несущественно. Она создана для кратковременного пребывания под открытым небом. Разный образ жизни — разная одежда. Ягушки необычайно нарядны. На них нашивают знаменитые орнаменты, поражающие всех, кто с ними сталкивается. Женщины везде женщины и, чтобы украсить себя, идут на невероятные жертвы. Чтобы сшить орнаменты только для одной ягушки, надо вручную осилить пятьдесят метров шва оленьей жилкой. Даже на. самой заурядной ягушке приблизительно сто метров шва. Стежки делаются через один миллиметр. Значит, надо сделать сто тысяч стежков. А на орнаментах эти стежки делаются особенным, чисто хирургическим способом. Края кожи стыкуются, и мастерица прокалывает их иголкой на две трети толщины кожи. Стежок не должен вылезать наружу, он должен быть спрятан внутри. Вообразите себе хирурга, который будет накладывать пятидесятиметровый шов не в силу необходимости, а ради собственного удовольствия! Впрочем, здесь есть изречение, которое весьма приблизительно можно перевести так: «Ягушка — визитная карточка девушки, а малица и кисы — характеристика женщины».

Одежда шьется по канонам не менее строгим, чем правила производства и ношения формы в дисциплинированной армии. Здесь это необходимо. Найдена оптимальная форма, к которой ничего не прибавишь и от которой ничего не убавишь. Единообразие быта породило и стереотип поведения. Попробуйте посмотреть, как ведут себя женщины в театральном гардеробе. У каждой свои движения, которыми они поправляют одежду и волосы: разные прически, разные платья — различные движения. Разве что совершенно одинаково поправляют бельишко, защипнув его сквозь платье. Тоже понятно: платья разные, а белье одинаковой конструкции. В тундре все одинаковое.

В чум ворвалась дочурка хозяина, румяная Пуда-не — Последняя Женщина. Так назвали потому, что почувствовали родители приближающуюся осень свою. Последней Женщине четыре года. Щеки выпирают из-под шапки с настоящими бронзовыми подвесками. «Еще бабушкины», — говорит мать. Последняя Женщина спрятала руки внутрь ягушки, распустила завязки и присела на корточки около печки. Полы ягушки опустились. Пуда-не тоненьким голоском пела:

— Я сижу, как куропатка, я сижу, как куропатка…

В самом деле, маленькая, румяная, как клюква, куропатка.

— Холодно? — спросила ее мать.

— Немножко холодно, немножко нет, — ответила девчонка и снова замурлыкала свое: — Я сижу, как куропатка, я сижу, как куропатка…

Ее мать, Таня, накинула ягушку. Потом пригнулась и стала завязывать ягушку изнутри.

— Пойдешь отцу помогать? — спросила она Последнюю Женщину.

— Пойду, — встрепенулась «маленькая куропатка».

Она быстренько встала, слегка пригнулась и стала завязывать свою детскую ягушку. Руки в рукава они всунули одновременно. Взрослая Таня сделала на ягушке две складки на боках и прижала их плетеным пояском на уровне бедер. Маленькая Последняя Женщина совершенно так же сделала две складки на боках и наложила на бедра пояс. Потом они быстро передернули пояс на талию и завязали его одинаковыми узлами. Казалось, что большая Таня отражается в маленьком зеркале.

Можно подумать, что дело здесь в семейном сходстве. Так сказать, генетический стереотип. Нет. Эти движения совершенно одинаковы во всей тундре, у всех людей, которые друг друга никогда и не видели.

— Ну, пошли, — сказал Сююку.

Сети стоят недалеко, поэтому Сююку ходит к ним пешком. Мы тянули за собой пустые нарты, к которым были привязаны пешня, моток веревки да уложены три пустых мешка. С обрыва на речку Танаму скатились легко. Потом полезли по тальниковому склону на противоположный берег. Сююку, легкий и подтянутый, неглубоко погружал ноги в снег и легко шел вверх. Я перегревался, словно автомобиль на крутом подъеме. Как ни ступлю, все по пояс. И так старался ставить ноги, и этак, все одно проваливаюсь.

«Грешен я сильно супротив Сююку», — подумалось мне, когда я отдыхал лежа, насилу высвободившись из очередного плена.

Вылезаем из тальников, и снег становится плотнее, жестче. Снег еще не слежался. Еще морозов настоящих не было. Нет застругов, твердых, как тротуар. Ноябрь здесь — месяц без застругов.

Нарты поползли веселее. Мы пересекаем небольшое плато — летом это лайда — и выходим на первое озеро. Угодья Сююку. Снега на озере нет. Небольшая поземка даже поначалу приятна. Холодит горящее лицо. Малиновое солнце красит лед в желто-синеватые мертвенные тона. Тени длинные неправдоподобно.

Сююку направляется к колышку, отчетливо видному на льду. Здесь конец сети. Другой конец, напротив, у берега. Сююку достает пешню.

— Дай поколотить, — прошу я.

— Веревку завяжи, — говорит Сююку, доставая конец веревки и протягивая мне, — Пешню утопишь.

Я продеваю веревку в отверстие на рукояти пешни, делаю петлю и затягиваю на кисти. Готово.