Зимний дом

— Хью, ты знаешь, что чужое мнение меня не волнует. Проблема в том, что мы теряем самых ценных покупателей. Как я догадываюсь, все они — друзья Гарольда Фрира. Если это продолжится, то ощутимо повлияет на «Мерчантс». — Она помолчала и сделала глоток. — Конечно, решение есть.

Он нахмурился.

— Продолжай.

— Уехать отсюда. Нет, Хью, выслушай… Слухи касаются меня; покупатели уходят, потому что им не нравлюсь именно я. «Мерчантс» тут ни при чем. Это было бы самым простым ответом. Мы в хорошей форме, так что покупатели будут. А я могла бы начать дело в другом месте.

— Ты хочешь продать магазин?

— Конечно, нет. — Ее тон стал резким. Майя попыталась объяснить: — До того как я стала хозяйкой «Мерчантс», мне было скучно. Я не испытывала никакого удовлетворения. Думала, что хочу богатого мужа и красивый дом, но оказалось, что это не так. Точнее, так — потому что я по-прежнему люблю хорошие вещи, — но этого было недостаточно. Однако может получиться так, что мне придется продать магазин. Я не хочу этого делать, но меня вынуждают.

Майя не сказала Хью, что временами боится за свой рассудок. Боится раздвоения личности. Что хрупкое здание, которое она построила своими руками, может не выдержать. И что она не вынесет, если враги станут свидетелями ее крушения.

Она слышала в собственном голосе усталость. Усталость человека, который сражался несколько лет и потерял волю к борьбе. Стоя перед камином, Майя стиснула руки и горько добавила:

— Похоже, все, к чему я прикасаюсь, превращается в прах.

— Придется потерпеть, Майя. Если ты бросишь «Мерчантс», то подтвердишь правдивость этих слухов.

Она нахмурилась, потерла нывшие виски и задумалась. Прав ли Хью? А если прав, то имеют ли для нее значение такие мелочи?

— Боюсь, найдутся люди, которые сочтут твой уход признанием вины, — резко сказал Хью. — А это может отразиться на тебе и твоих родных.

Ее пальцы стиснули стакан. До матери, кузины Марджери и кузена Сидни Майе не было никакого дела, однако она впервые поняла, что на свете есть люди, которых бы ей хотелось защитить. Люди, будущее которых может обеспечить только она. Майя плевать хотела на чужое мнение, но Хью был прав: ее репутация и прочность положения в обществе могли повлиять на других. Что бы она ни сделала и кем бы ни стала, нельзя было допустить, чтобы окружающие узнали о ее борьбе и тайнах последних лет.

Хью — спокойный, добрый Хью — с ожесточением сказал:

— Я придушил бы этих подонков собственными руками!

Майя испуганно посмотрела на него, а потом улыбнулась:

— Лайам Каванах предлагал мне нанять бандитов, чтобы они разобрались с этими подонками. Хью, ты можешь себе представить, что несколько здоровенных малых встречают Гарольда Фрира в темном переулке?

Хью тоже улыбнулся;

— С оглоблями в руках.

Майя захихикала, а потом расхохоталась.

— Знаешь, в чем наша беда?

Хью отставил стакан и посмотрел на нее. Майя кое-как справилась со смехом и покачала головой.

— Мы никогда не были молодыми. Я попал в армию прямо со школьной скамьи, а ты вышла замуж, овдовела и возглавила собственное дело, когда тебе исполнился двадцать один год. Мы никогда не жили в свое удовольствие. В отличие от Робин, которая уже несколько лет делает что хочет.

Саммерхейс поднялся и начал крутить ручку приемника. Вскоре в гостиной зазвучала танцевальная музыка.

— Наверно, нам следует наверстать упущенное.

Высокий и изящный, он остановился рядом с Майей и протянул руку:

— Давай потанцуем. И попробуем научиться веселиться.

Глава двенадцатая

Фрэнсис пришел к выводу: чтобы чего-то добиться в политике, нужно начинать с самых низов и постепенно карабкаться наверх. Особенно в Лейбористской партии, где связи в высших кругах, образование, полученное в не слишком известной частной школе, и правильное произношение имели весьма сомнительную ценность. «Если бы я изменил своим убеждениям и связал свою судьбу с консерваторами, все было бы куда проще, — думал Фрэнсис. — Конечно, какой-нибудь троюродный братец замолвил бы за меня словечко, свел с нужными людьми, и вскоре я занял бы теплое местечко в Ширах».[15]

Пока что ему приходилось посещать скучные до одури собрания, выступать в маленьких залах по всему Лондону и всегда, что бы ни случилось, любезничать со старыми олухами, от которых что-то зависит. Все это было слишком тягомотно, и он начинал терять терпение. Когда начинались бесконечные прения из-за десятого пункта какого-нибудь нудного протокола или дурацкой резолюции, Фрэнсис из последних сил боролся с желанием высказать все, что он об этом думает.