ЖЖ Дмитрия Горчева (2009–2010)

И стало мне так привычно по-московски бесприютно и безнадежно, что я за малым делом чуть было не расплакался и не ринулся обратно в метро, дабы мчаться куда-то на электрозаводскую с надеждою на немыслимое счастие, а потом, как веничка, всё проебав, проснуться в полночь в том самом алтуфьеве, откуда никуда не ходят никакие поезда.

Но не ринулся, конечно. Ибо. Ибо. Ибо всё давно проехато.

27 октября 2009 — Не моё. Ещё раз о любви.

Я говорю, устал, устал, отпусти,

не могу, говорю, устал, отпусти, устал,

не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,

поднимает, смеется, да ты еще не летал,

говорит, смеется, снова над головой

разжимает пальцы, подкидывает, лети,

так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,

я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,

устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять

поднимает над головой, а я устал,

подкидывает, я устал, а он понять

не может, смеется, лети, говорит, к кустам,

а я устал, машу из последних сил,

ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,

ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,

ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,

давай еще разок, нет, говорит, прости,

я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,

разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,

ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,

и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,

ладно, говорит, давай, с разбега, и я бегу.

30 октября 2009

По дороге в город Ростов (блядь, пятый день уже не могу вытряхнуть из головы песню «как на берег Дона вывели казаки») я, по своему обыкновению сидел и бессмысленно глядел в окошко, за которым ровно ничего не происходило.

Я всегда езжу плацкартом на нижнем боковом месте, если на таковое есть в наличии билет, и никогда-никогда не вступаю в вагонные разговоры.

В купе справа очень пожилой полковник в отставке рассказывал сержанту-контрактнику про то, как прекрасна была советская армия до тех пор, пока её не загубили Горбачёв, Ельцин, Чубайс и Березовский с Абрамовичем.

Я хорошо отношусь к ветеранам, но это был не ветеран, а тот, из тех самых полканов, на которых я очень хорошо насмотрелся в своё время.

«Дедушка, — сказал я бесцветным голосом, — та армия, про которую вы рассказываете, последнюю свою победу одержала в сорок пятом. У нас нет никакой армии. У нас есть несколько миллионов больных идиотов, которые не умеют стрелять из автомата, подводные лодки, которые все утонули, и ракеты, которые не умеют летать. Это у евреев армия, а у нас говно».

Полковник посинел от ненависти, но ничего — остался живой. Хотя и кричал до трёх часов ночи: «Сталина на вас нету! А вот маршал Жуков!»

А мы с сержантом ёбнули слегка в нерабочем тамбуре случайно оказавшегося у меня в рюкзаке коньяку. Сержант ехал в краткосрочный отпуск домой в Воронеж, дабы познакомиться со свежерождённым своим сыном от жены-дагестанки. Потом мы принудили дембелей (сейчас самый дембельский сезон) вымыть до блеска межкупейный проход из-за того, что один из них наблевал практически под мою полку.

И я вспомнил вдруг те времена, когда я ещё не был тихим питерским интеллигентом в треснутых очочках. И с очень большим удивлением понял, что я ещё не совсем умер.

31 октября 2009

Зауважал вдруг писателя Сорокина. Я вот это хотел бы сам написать:

МУЖЧИНА: (Берет в руки черепашку.) Вот это черепаха. А это стекло. А это пол. И они всегда во все времена будут — черепахой, стеклом и полом. И ничем другим. Они уже сделаны. До конца. А мы — еще нет. И легко можем стать чем угодно и кем угодно. Поэтому у человека пока нет имени.

ВОЛОДЯ: Я, вообще-то, Володя.

МУЖЧИНА (поворачивается): Ну и что? Через какие-нибудь полчаса вы можете стать бездомной собакой. Или подстилкой, о которую вытрет ноги милая девушка. Или просто куском живого мяса.

ВОЛОДЯ: Неправда. Выбор всегда есть. Можно и не становиться собакой. Или подстилкой. Всегда есть форточка. Куда можно выпрыгнуть.

МУЖЧИНА: Самоубийство? Да. Но это паллиатив.

ВОЛОДЯ: Чего?

МУЖЧИНА: Ну, вынужденный ход.

ВОЛОДЯ: И что?

МУЖЧИНА: Вынужденные ходы в этой игре недействительны.

31 октября 2009

Вышел во двор. Под ногами хрустит забытый с лета клевер. Собако-степан, обожравшись привезёнными из города сосисками, вяло махнуло мне хвостом.

Встал возле забора. Это городские жители думают, что ссать нужно в сортир. А мне потом ломом что ли всё это расколупывать, когда оно в корыте замёрзнет?

Ну, стою, значит, задумавшись, и вдруг замечаю от себя тень. Откуда у меня посреди ночи вообще может быть тень? А, ну да, полнолуние опять, вон прямо за спиной, огромное такое.

И задумался я тогда вот о чём. Ну, ладно женщины — у них вообще вся жизнь устроена по лунному циклу. А я-то тут причём? Почему в каждое практически полнолуние я сопли не столько вытру, сколько размажу?

Посмотрел на Луну.

Было дело, давнее совсем. Сидел я ночью в какой-то дискотеке, а там стробоскоп мигает и мигает, заебал. Ну, посмотрел я на него внимательно и он, хуяк — и перегорел.

Это я не к тому, что я некий бытовой волшебник. Был бы я волшебник, так мои сообщения читать было бы некому, кроме нескольких женщин.