ЖЖ Дмитрия Горчева (2009–2010)

Отца моего и тётушку кормила её мать, моя прабабушка — баба Оля. Ну как кормила — нечем было кормить. Хозяйства-то толком никакого не было — муж бабы Оли как сел в тридцатом за то, что отказался кого-то раскулачивать, так и сидел до пятьдесят третьего. А без мужика в деревне какое хозяйство? Да ещё в семье врага народа.

Сердобольные казахи тайком забрасывали им по ночам в окно баурсаки (это такие пончики, испечённые на бараньем жире). Тем и жили.

А Яков Абрамович был человек видный: он был директором лучшего в городе ресторана, который в аэропорту.

Я его помню, хоть и маленький совсем был тогда: он был всегда весёлый, лысый и круглый.

Директору ресторана в общем-то вовсе не обязательно уметь готовить пищу, но готовил он её замечательно. Баба Оля, царствие ей небесное, при том, что была большой прибаутошницей и знала все самые глубинные тайны народной мудрости, славилась ещё тем, что из любого набора продуктов неизменно готовила абсолютно несъедобное блюдо, которое, едва понюхав, отказывались есть вообще все.

Яков же Абрамович, вернувшись с работы, тоже нюхал это блюдо, тоже морщился, но незаметно, так, чтобы не обидеть тёщу, чего-то туда подсыпал, подливал, подмешивал и непременно добавлял туда чайную ложечку сахара. После чего блюдо съедалось всей семьёй за пятнадцать секунд.

Умер он от рака когда мне было лет шесть. На похороны меня не повели, но потом я был с родителями, тётушками и бабушкой на кладбище. Там я собственными руками посадил в землю тоненький прутик в головах у не моего дедушки Якова Абрамовича.

Лет через двадцать пять я снова побывал на той могилке — там стоял огромный тополь. «Это ты посадил», — сказал отец. «Да помню», — сказал я. Тополя растут быстро.

А пару лет назад тётушка рассказала мне историю весёлого Якова Абрамовича.

Двадцати с небольшим лет от роду он, спрятанный на сеновале белорусскими соседями, наблюдал расстрел всей своей семьи. Потом как-то перешёл линию фронта, прибился к какой-то части и, как обычно говорят о ветеранах, дошёл до Берлина. И у меня в детстве была эта, оставшаяся от дедушки Якова Абрамовича, медаль «За взятие Берлина». И та самая медаль за город Будапешт была.

На что-то я их потом сменял, уже в школе, кажется на фантики от жвачки с миккимаусом. До сих пор стыдно.

А теперь, бляди, расскажите мне ещё что-нибудь про презрение потомков.

30 сентября 2009

В холодные осенние вечера в деревне я ставлю на непрерывное воспроизведение мультфильм про то, как вороны обманули змея. И фтыкаю, фтыкаю. Ибо прекрасно.

Аку, с днём рождения.

30 сентября 2009 — О нашем городском быте

Вчера в городской квартире завёлся кот без имени и фамилии, и маленькому мальчику поручили его как-нибудь назвать. «Один» — сказал мальчик. Потом понял, что это не очень кошачье имя. «Семь-два», — сказал он, подумавши. Это была мысль в правильном направлении.

В конце концов кота назвали Семь-сорок, для краткости Сёма.

Должен же быть в доме хоть один еврей для того, чтобы во время приступов животного антисемитизма орать: «Опять под кресло нассал, жыдовская ты морда! В кране! Где вода в кране?! Почему отопление ещё не включено?!»

Октябрь

1 октября 2009

Говорят в Литве готовят закон про то что запрещено не возмущаться советской оккупацией.

Процесс пошёл, как говаривал один пятнистый генсек.

Ожидаю, что в скором времени каждому человеку, въезжающему в свободную и демократическую страну, будет вручаться список предметов и событий, которыми он обязан восхищаться и не имеет права отрицать под страхом тюремного заключения. Так, например, турист, путешествующий в Турцию через Азербайджан и Армению, будет обязан сменить своё мировоззрение не менее трёх раз.

Орвел тихо сосёт в своём гробу.

7 октября 2009

В последний раз я участвовал в массовой демонстрации трудящихся году в восемьдесят, даже не припомню каком. Помню, что как раз в том, в котором взорвалась чернобыльская аэс. Тогда демонстрации были хорошие, весёлые — типа повод выпить в кустах портвейну из горла.

С тех пор не ходил никогда — ни с нашими, ни с вашими, ни за, ни против. Просто не выношу коллективных действ.

А вот в субботу, пожалуй, схожу[7]. Не потому даже, что башня эта оскорбляет моё эстетическое чувство. Хотя действительно оскорбляет — это Москву уже ничем невозможно изуродовать. Хоть конскую залупу выше останкинской башни построй на красной площади — хуже уже не будет, а Петербург обезобразить ещё вполне можно. А потому, что хуёвина эта с моей личной точки зрения нарушает равновесие. Но это, впрочем, мои личные заморочки.

Я ни одной секунды не сомневаюсь, что башню эту построят, даже если вообще всё население города ляжет вокруг него костьми («Белкин, ТАКИМИ деньгами не рискуют» — как было сказано в фильме Брат-2). Ну так что ж? Делать что-то безнадёжное — что может быть прекраснее этого? Да ничего.

8 октября 2009

Как только чуть-чуть светлеет за окном, маленький мальчик немедленно садится в кровати и кричит с восторгом: «Папа! Утро!»