«Сыграем в одну игру?» – «Для развития мозга?» – «Не совсем». – «Мне нравятся игры для развития мозга». – «Мне тоже. Но эта не для развития мозга». – «Облом». – «Я сейчас назову слово и хочу, чтобы ты сказал мне первое, что придет тебе в голову. Можно слово, можно чье-нибудь имя, а можно и звук. Все равно. Любой ответ годится. Никаких правил. Попробуем?» Я сказал: «Валяйте». Он сказал: «Семья». Я сказал: «Семья». Он сказал: «Извини. Боюсь, что я плохо объяснил. Я называю слово, а ты – первое, что приходит на ум». Я сказал: «Вы сказали «семья», и мне на ум пришла семья». Он сказал: «Только давай мы будем говорить разные слова. Хорошо?» – «Хорошо. То есть ага». – «Семья». – «Глубокий петтинг». – «Глубокий петтинг?» – «Это когда мужчина лезет в ПЗ пальцами. Правильно?» – «Да, правильно. Ладно. Здесь не может быть неправильного ответа. Как у нас с безопасностью?» – «Как у нас с ней?» – «Хорошо». – «Ага». – «Пупок». – «Пупок?» – «Пупок». – «Ничего не приходит на ум, кроме пупка». – «Постарайся. Пупок». – «Никаких ассоциаций». – «А если покопаться». – «В пупке?» – «В себе, Оскар». – «Уф». – «Пупок. Пупок». – «Анус живота?» – «Классно». – «Фигово». – «Классно» относилось к твоему ответу». – «Ответ
Оставшееся до конца сорока пяти минут время мы просто беседовали, хотя мне ему сказать было нечего. Я у него быть не хотел. Там, где я не искал замок, я вообще быть не хотел. Когда уже вот-вот должна была войти мама, доктор Файн сказал, что хотел бы наметить план, как сделать мою следующую неделю лучше предыдущей. Он сказал: «Давай ты мне расскажешь, что бы ты мог изменить, на чем заостришь внимание. А на следующей неделе мы обсудим, что из этого у тебя получилось». – «Я постараюсь ходить в школу». – «Хорошо. Очень хорошо. Что еще?» – «Может, постараюсь не раздражаться на дебилов». – «Хорошо. А еще что?» – «Не знаю, может, постараюсь перестать все портить своим многочувствием». – «Еще что-нибудь?» – «Постараюсь не грубить маме». – «И?» – «А что, этого мало?» – «Немало. Более чем достаточно. Но как ты собираешься всего этого достичь, позволь мне спросить?» – «Упрячу свои чувства поглубже внутрь». – «Что значит, упрячешь чувства?» – «Не буду их демонстрировать. Если потекут слезы, пущу их по изнанке щек. Если кровь – получится синяк. И если сердце начнет выпрыгивать из груди, никому не скажу. Мне это все равно не помогает. А другим только хуже». – «Но если ты упрячешь чувства глубоко внутрь, ты перестанешь быть тем, кто ты есть, как с этим быть? – «Ну и что?» – «Могу я задать тебе один последний вопрос?» – «Не считая этого?» – «Ты не допускаешь, что смерть твоего отца может пойти чему-нибудь на пользу?» – «Не допускаю ли я, что смерть моего отца может пойти чему-нибудь на
Это то, что я хотел сделать. Но только пожал плечами.
Я вышел сказать маме, что теперь ее очередь. Она спросила, как у меня прошло. Я сказал: «Нормально». Она сказала: «У меня в сумке твои журналы. И сок». Я сказал: «Спасибо». Она наклонилась и поцеловала меня.
Когда она вошла, я бесшумно достал стетоскоп из своего походного набора, встал на колени и прижал конец со штуковиной-которая-не-знаю-как-называется к двери. Блямба? Папа бы знал. Я мало что мог расслышать и часто не понимал, молчат ли они, или мне их просто не слышно.