Журнал "Млечный Путь" №02 2012 г.

— Баран! Я его все равно искалечу… Эфим, разговор нэ закончен… — гудел Мошико.

Артур, воспользовавшись тем, что столик освободился, стал подметать. Визитки и мышка полетели в корзину для мусора. Я тихонько достала мышку и положила себе в сумку, рядом с попугаем.

В машине Мошико долго не мог успокоиться.

— Его нэ виличили. Чокнутый… Кричи-ит, как будто я ему полмиллиона долларов должен. Кормиль его дома, даваль еще коньяк грузинский. Это что, нэ дэньги? Я члэн Конгрэсса, просят рубль — даю три. Они там такие пончики поставили, павидло с микроскопом надо искать…

— Какие пончики, какой Конгресс? — спросила я.

— Еврэйский Конгрэсс, — сказал Мошико и уснул.

Мы подружились. Я стала приезжать на море пораньше. Мошико поджидал меня у входа на пляж. Мы вместе спускались к морю по крутой лестнице, Мошико пел:

чити-гврити мопринавда
оу на-ни-на,
ме шрошани мегонао
оу на-ни-на…

На последнем пролете песня менялась:

…видно Хай с того света
продолжает дело это,
Хай, не…

Дальше было нецензурно. Я делала вид, что рассердилась и ухожу. Мошико хохотал, как нашкодивший пацан, и шлепал себя по губам.

— Против мэня сосэдка научила. У нее язык: борщ ест, пэрчик нэ надо…

Я расстилала подстилку на уже теплом от утренних лучей песке. Мошико, сопя от нетерпения, ждал, вытянув шею и стараясь заглянуть в мою пляжную сумку. Я нарочно долго рылась в сумке, потом доставала новый диск. Мошико читал список песен, счастливо переспрашивая: — И Рашид Бэйбутов есть? И Армэнчик есть? Вай-вай-вай! На сорок лет памаладель. Вы мне как сэстра… Что вам подарить, чтобы вы мэня никогда нэ забыли?

И вручал завернутый в фольгу кусочек пирога. От пирога и грузинского вина в пузырьке из-под валокардина я отказывалась. Мошико быстро съедал все сам, потом доставал из рюкзака картонную коробочку, тоже нарочно медленно разматывал туалетную бумагу, а я пыталась угадать: орленок? дельфин?

Все представители животного мира, независимо от принадлежности к виду и отряду, были носаты, пузаты и с грустными глазами-бусинками. Иногда, больше из вежливости, Мошико спрашивал:

— А мы сэксом будим заниматься?

На что я отвечала:

— Давайте лучше, как сестра.

После обмена подарками я натягивала купальную шапочку, очки и шла плавать. Мошико провожал меня до кромки воды, посылал воздушный поцелуй и кричал вслед:

— Цилую, прощаюсь, будем в связи!

И отправлялся продавать пляжникам свой грустный ракушечный зоопарк. Куклы покупали неохотно: «русские» восторженно ахали — и возвращали со словами: «Жаль, некуда поставить». «Ивритские» отрицательно качали головой, даже не взглянув на сувенир. Некоторые просто давали шекелей пять-семь. На таких Мошико обижался больше всего, но деньги брал.

Пока я плавала, Мошико успевал обойти несколько пляжей и, вернувшись, постоять в море, смывая июльскую жару. Когда я выходила из воды, он уже поджидал меня, словно маленького ребенка, с раскрытым полотенцем.

— Я с вами в Лод. У меня там бизнэс…

Я неизменно отвечала:

— Никуда вы со мной не едете.

Но Мошико улыбался. Знал, что, конечно же, довезут домой, да еще внимательно выслушают какой-нибудь рассказ времен его молодости:

…Татьяна Ивановна Любасова, пять лет гуляли. Она приезжала из Ивановской области. А я приезжаль из Тбилиси. Я за полгода предупреждаль: в октябре в такое время в Сухуми. А самолеты было полчаса разницы. Я прилетаю, она прилетает. И с цвэтами я встречаю. В один прэкрасный дэнь мой самолет опоздаль: нэ успеваю в город купить цвэты! Я захожу в рэсторан. Двадцать сто-о-олов. И на каждый малэнький кувшинчик, а там цвэты. Официантке говорю: это, это и это… Эти цвэты я забэру. Кричит: «Пачему вы заберете?» Отвэчаю: «На двадцать минут». Даль пятьдесят рублэй. Татьяна выходит из самолета последняя. Идет на трап. И прыгает на меня оттуда. Я ей цвэты… А потом букет забраль и в рэсторан назад положиль…

Несколько раз на пляже ко мне подходил Ефим: все в той же линялой футболке, правда, спортивные штаны сменил на трусы-боксеры…

— Сволочь не плиходила? — спрашивал Ефим.

— Не, не приходила, — отвечала я.

— А-а-а, — неподдающееся «р» мешало кредитору говорить грозно, — ты с ним заодно, вот погоди, он и у тебя уволует восемьсот шекелей!

Ефим грозил морю кулаком и уходил. Мошико осторожно выглядывал из женской раздевалки, и, убедившись, что территория чиста, кричал: — Эфим, кем я хочу тэбя называть, эти слова еще нэ придумали…

В июле у Мошико был день рождения, я подарила ему крошечный плейер, начиненный грузинской и армянской музыкой. Подарку мой друг страшно обрадовался, таскал его с собой везде — на голове, под панамой. Но еще больше, чем плейеру, обрадовался Мошико видеокамере, которую подарил ему сын. Теперь к нашему утреннему ритуалу добавилась съемка: Мошико голосом диктора объявлял число и день, потом минут пять расхаживал перед объективом, меняя на ходу головные уборы, которые специально притаскивал в отдельном пакете. Кепки, ковбойские шляпы, панамы, береты, тюбетейки… Завершался показ мод проходом в красной панаме.