Жук

— Да нет, не всегда так: раз одними словами, в другой иными. По правде сказать, я заучил наизусть коротенькую речь, но мне никак не удавалось ее произнести, поэтому я решил сказать хотя бы что-то.

— И что ты сказал?

— Да ничего, понимаешь, до дела у нас так и не дошло. Только-только рот раскрою, она сама мне всякие вопросы задает: люблю я широкие рукава или поуже, цилиндры или котелки, ну, и прочую подобную чушь.

— В этот раз тоже?

— Да… не мог же я не ответить, а пока отвечал, упустил возможность признаться. — Перси натирал свой монокль. — Я столько раз начинал, а она так часто затыкала мне рот, что мне уже кажется, что она догадывалась, о чем я хочу поговорить.

— Думаешь, догадывалась?

— Наверняка. Однажды я пошел с ней на Пикадилли и заманил в магазин перчаток в Берлингтонском пассаже. Там я хотел предложить ей руку и сердце — всю ночь глаз не сомкнул, все о ней мечтал, едва не впал в отчаяние.

— Предложил?

— Вместо этого девица за прилавком уговорила меня взять дюжину перчаток. А когда их доставили мне домой, оказалось, они на три размера больше, чем надо. По-моему, мисс Линдон вообразила, что я с ней заигрываю, потому что ушла, оставив меня в лавке. Вот после этого девчонка и продала мне кучу всего: я никак не мог от нее отделаться. И все на меня глазом зыркала. Кажется, стеклянным.

— Заигрывал-то ты с кем — с мисс Линдон или с продавщицей?

— Как будто с продавщицей. Она прислала мне полную коробку зеленых галстуков и заявила, что я сам их заказал. Денек выдался незабываемый. С той поры я в Пассаж ни ногой и не собираюсь.

— Мисс Линдон неправильно тебя поняла.

— Не знаю. Вечно она неправильно меня понимает. Однажды сказала, что я убежденный холостяк, что такие, как я, не женятся, потому как это, по ее словам, у меня на лице написано.

— Тяжко тебе тогда пришлось, с твоими-то намерениями.

— Очень тяжко. — Перси опять вздохнул. — Что ж я такой пропащий. Не тот я человек, что специально все портит, но если попадаю впросак, то всерьез.

— Говорю тебе, Перси, выпей!

— Сам знаешь, я в рот ни капли не беру.

— Вот ты заявляешь, что твое сердце разбито, а потом, тем же тоном, что в рот не берешь: да будь твое сердце действительно разбито, вся трезвость отправилась бы к чертям.

— Ты считаешь? Почему?

— Потому что так и было бы — все, у кого сердце разбито, всегда пьют; и меньше большой бутыли вина ты бы не выпил.

Перси застонал.

— Мне бывает плохо, когда выпью, но я попробую.

Он попробовал: лихо начал, осушив одним глотком только что наполненный официантом бокал. Затем впал в уныние.

— Признайся мне, Перси, — как на духу! — ты правда ее любишь?

— Люблю ее? — Его глаза округлились. — Я разве тебе не сказал, что люблю?

— Я помню, но про это легко говорить. Что именно ты чувствуешь, когда утверждаешь, что любишь?

— Что чувствую?.. Что-то такое — и этакое. Тут надо в душу мне заглянуть, чтобы понять.

— Ясно… Как-то так, да?.. А представь, что она любит другого, какие чувства ты станешь испытывать к нему?

— Она любит другого?

— Говорю, представь.

— Точно, любит. Так я и знал… Ну я и идиот, что раньше об этом не подумал. — Он вздохнул — и наполнил опустевший бокал. — Кем бы он ни был, он счастливчик. Так… так я ему и скажу.

— Так ему и скажешь?

— Знаешь, ему чертовски везет.

— Возможно, но если ему чертовски везет, то тебе чертовски не везет. Ты готов, не говоря ни слова, отдать ее ему?

— Если она его любит.

— Но ты сказал, что сам любишь ее.

— Сказал.

— И как это совместить?

— Не считаешь ли ты, что если я ее люблю, мне не хочется видеть ее счастливой?.. Я не такой негодяй!.. Все бы отдал, лишь бы она была счастлива.

— Ладно… Даже если она счастлива с другим?.. Боюсь, у меня несколько иная философия. Если бы я любил мисс Линдон, а она любила, скажем, Джонса, вряд ли я испытывал бы что-то хорошее к этому Джонсу.

— А что бы ты чувствовал?

— Хотел бы его убить… Перси, пошли ко мне домой — вместе начали вечер, вместе его и закончим: я покажу тебе одно из великолепнейших средств для умерщвления, такие чудеса тебе и не снились. Я бы хотел с его помощью продемонстрировать, что я испытываю по отношению к этому Джонсу: он сразу смекнет, какие чувства я к нему питаю, стоит только мне эту штуку на него направить.

Перси без слов пошел со мной. Выпил он не очень много, но ему оказалось достаточно и этого, чтобы впасть в состояние плаксивой чувствительности. Я втащил его в кэб, и мы помчались вдоль Пикадилли.

Он молчал, вперив в пустоту перед собой задумчивый взгляд. Я попросил извозчика проехать по Лаундес-сквер. Возле особняка Апостола я приказал остановиться.

— Видишь, Перси, это дом Лессинхэма! — сообщил я, показывая его Вудвиллю. — Это дом человека, ушедшего вместе с Марджори!

— Да. — Перси говорил медленно, произнося каждое слово с излишним напряжением. — Потому что он выступал… Мне бы тоже хотелось выступить… Однажды я так и сделаю.

— Потому что он выступил — только по этой, а не иной причине! Когда чей-то язык подвешен, как у Апостола, он может околдовать любую женщину в стране… Эй, кто там идет?.. Лессинхэм, это вы?