Жора, Иваныч, Саша и Сашенька

И вот – дверь. За ней – судьба – путь, где может случиться такой поворот, что и не удержишься на вираже, не рассчитав скорость и собственную инерцию. За ней его могут не простить. А тогда как жить? Нет. Его простят. Не могут не простить. «Не бывает так, чтобы один был виноват». С бешено бьющимся сердцем он вставил ключ в замочную скважину. Теперь только секунды отделяли его от вселенского позора.

Щелк… щелк…

Тихонечко вошел. Так же тихо притворил дверь. В доме – ни звука. Гробовая тишина. «Спит, наверно, или пошла куда-нибудь», – подумал. Но подсознание уже уловило что-то такое, что, еще не превратившись в догадку, уже формировало тягостные эмоции, готовые вот-вот перевоплотится в столь же тягостное чувство и осознание произошедшего несчастья.

В квартире остались только его вещи. Вещи Карины исчезли. Они испарились, оставив только легкий шлейф ее запаха, ввергающий Вадима в тяжелое душевное состояние. Состояние отчаяния. Высшую точку проявления сегодняшнего напряжения.

Он лег на диван и, не сдерживая себя, заплакал.

Остаток дня так и провел – здесь же – на диване. В каком-то полузабытьи. В воспоминаниях. Иногда в жалости к себе, сопровождавшейся яростью к ситуации. В жалости и злости по отношению к тому, что она – Карина – сделала. В желании напиться. И в остром понимании, что не сделает этого: уже завтра пойдет к ее родителям, потому что Карина, конечно же, там. Он обязательно уговорит ее вернуться, потому что жизни без нее не представляет.

Но вместе с тем росло оскорбленное самолюбие, обида. Ущемленная гордыня также не молчала: «Она тоже виновата. Сама первая начала. Завтра же пойду – и все выяснится». Сквозь наплывающий сон проскользнули еще какие-то обрывки фраз, образы. Но это уже было в промежуточной зоне – ни наяву.

Ни завтра, ни послезавтра Вадим никуда не пошел. И после послезавтра и через неделю. Обиженное самолюбие, все более ослабевая, сдерживало натиск любви, утяжеленной тестостероном. Потом он поехал к брату на свадьбу. И вот теперь, вернувшись, точно знал что делать.

Договорился с мастером – взял отгул. Сегодня решится его судьба. «Или грудь в крестах, или голова в кустах».

Он долго и тщательно брился, пробуя рукой щеки и горло. «Кариночка не любит, когда плохо выбрит, когда пара колючек осталась «впрок». Долго и тщательно зачем-то вымывался. Срабатывала привычка: встреча с женой как бы символизировала сексуальные отношения. Выглаживал одежду. Приводил в порядок обувь. Набрызгивал больше, чем надо, на себя туалетной воды, машинально выполняя привычные движения. Оттягивал время выхода – рано идти неудобно. Противное же чувство неуверенности, сопровождая все и вся в сознании, тормозило минутную стрелку, на которую раз за разом устремлялся любопытный взгляд.

Дверь открыла теща.

– Ты еще имеешь наглость сюда заявляться? – с порога бросила она, -Делать тебе здесь нечего…

И все-таки в ее тоне, в ее голосе он услышал нотки неуверенности. Как будто она говорила не то, что хотела. Он скорее услышал: «Вадим, еще не время, рано еще, подожди».

– Мария Александровна, мне нужно поговорить с Кариной.

– А ее нет. Она уехала, – как бы чему-то радуясь, ответила теща.

– Мария Александровна… это неразумно, – он сделал нажим на «это», – я все равно поговорю с ней – здесь или в другом месте.

– Но ее, и правда, нет, – теперь уже оправдывалась женщина.

– Тогда скажите, где она, – Вадим не отступал, – Это уже, в конце концов, дешевая пьеса.

– Нет, ну ты посмотри на него… – возмутилась теща, – Это тебе не пьеса, парень, это правда жизни. Кариночка уехала в детский лагерь вожатой. Дядя Миша устроил ее туда на все три заезда. Так что теперь ее до сентября не будет.

– Но как? – удивленно промямлил Вадим. Уверенность и напор мгновенно улетучились: такой вариант ему и в голову прийти не мог.

– Не может быть… вы меня обманываете, – неуверенно проговорил он. Последняя его тирада оказалась результатом шока, оглупляющего человека и плохо соображающего, где он находится, и что ему говорят, – А где этот лагерь? – спросил машинально.

– Ну-ну… – усмехнулась теща, – Так я тебе и сказала. Пусть девочка хотя бы отдохнет от тебя… а то, может, и найдется кто по ней, – позлорадствовала она.

Последние слова прозвучали как-то неуверенно, как и те, самые первые. Чувствовалось, что в них, скорее, заложен педагогический подтекст. Пусть спонтанный – бабий, однако бьющий в цель, и притом – в десятку.

Вадим вдруг осознал всю серьезность ситуации. Он не услышал подтекста. Он ощутил всю трагедию момента – ему ищут замену. А что может больнее ранить мужчину с его природным чувством собственности на самку, прикрытым легким покрывалом – культурным слоем, которое и не покрывало то вовсе для некоторых, а так – пшик. Захотелось нагрубить теще, наорать на нее, обозвать. Даже обматерить. Так хотелось. Но он сдержался в последний момент. Дошло, что тем самым как бы обрывает последнюю тоненькую ниточку, связывающую его с этим родом, а, значит, и с Кариной.

– Мария Александровна, если вдруг передумаете, позвоните, пожалуйста.