Жлоб на крыше

Всю жизнь я искал напарника, но не находил. Пришлось зарабатывать нудными и непристижными способами. Вначале кончить этот техникум, потом университет, потом аспирантуру. Потом рассчитывать разные траектории и ядерные заряды. Затем защитить докторскую, получить профессора и кафедру в институте. И все время ждать, когда на горизонте появится напарник. Карманное воровство! Чистая поэзия! Но напарник не появлялся. Пришлось ездить на конференции, выступать, говорить по-английски. Пришлось получать гранты на научные исследования от своего и чужого правительств. А напарника все не было.

Стал лауреатом Государственной премии. Самой престижной. Вручает лично Президент. А что с того? Где, где мой напарник? Неужели так и придется уйти на почетную пенсию, стать членом разных комиссий и академий, ездить вручать награды, призы и грамоты? Жизнь не давала ответа на мой вопрос.

И вот неожиданно я получил долгожданный ответ. Я, кажется, нашел напарника. Только бы не спугнуть. Опыта у него пока маловато. Я обратил внимание, но виду не подал. Опыт приходит с годами.

Вчера младший внук втихаря выгреб всю мелочь из моего кармана.

Белая фигура в тумане

Такая, блин, история вспомнилась. Давнишняя. Я тогда был ассистентом на кафедре. Студентов послали на село, помнишь такую моду? Вот. Ассистентов тоже посылали, руководить этой шоблой. Я жил в Можаихе, был начальником студенческого отряда. В основном, картошку убирали. Конечно, трезвым там, блин, вообще никто не ходил. А в Сосновском женский отряд. Километров в четырех, но по прямой всего в полутора километров. И там отрядом командовала Нинка, с исторического факультета. Не, блин, мои парни туда не ходили, здесь в Можаихе местных девок было навалом.

Я, значит, после работы пошел в поселок, может чего с Нинкой получится. Пошел по прямой, через кладбище в низине. Собственно, все так в Сосновский ходят. Нацепил я светлые брюки, белую майку с надписью I want to fuck you, бутылку с собой, конечно, взял. А обратно шел уже ночью. Довольный, веселый. Чего ты понял! Я уж, блин, отчаялся. Но девки в отряде, наконец, уснули, или притворились.

Вот, иду обратно. Через кладбище. Луна светит, небольшой туман. Он скапливается как раз в низине. Но дорожку видно. Почти до середины дошел, смотрю на противоположном склоне, куда я направляюсь, показалась фигура человека. Только контур виден, деталей не разглядеть. Размышляю, кого это ночью понесло в Сосновское. Может, тоже к Нинке. И улыбаюсь про себя этому предположению.

Слышу, человек кричит мне:

– Эй, эй, ты кто?

Что я ему могу ответить? Анкету, блин, рассказать? И чего это он орет с такого расстояния. И тут я догадываюсь, что я ему в лунном свете кажусь белой фигурой в тумане. И брюки и майка светлые. Наверно, мужик перепуган до икоты. Это меня еще больше развеселило. Иду молча, изображаю привидение. А чего, кладбище, ночь, кресты, луна, – самое время выйти в саване, прогуляться. Иду, а мужик уже дуром орет:

– Тебя спрашиваю, ты кто? Какого, дескать, блин, и тому подобное, не отвечаешь?

А я так же молча приближаюсь к нему. И начинаю разглядывать мужика немного подробнее. И показалось мне, что он что-то несет, но что – разобрать не могу. А он без перерыва орет, все спрашивает, блин, анкетные данные. И тут я услышал еще какой-то звук, от которого мне почему-то стало не по себе. И тут же понял – мужик держал в руках ружье.

– Ну, что ты орешь! – крикнул я. – Ты, блин, своим криком всех усопших перепугал.

Я уже подошел к нему довольно близко. Он клацнул затвором, разрядил ружье, и спросил:

– От Нинки идешь?

Я ответить не успел. Мужик взял ружье за дуло, размахнулся, и заехал мне прикладом по уху.

Пытка

Он становился слабым и безвольным. Белый свет давил на него. Трудно было сдерживаться. Хотелось рассказать все и избавиться от этого невыносимого света. Вернуться в мир, наполненный красками. Только сумасшедшим усилием он заставил себя молчать.

Ах, если бы свет был другой! При солнечном свете он раскидал бы этих белых слизняков как слизняков. Солнечный свет! Казалось, он не видел его уже вечность.

Камера освещалась беспощадным белым светом. Белые голые стены, белый пол. Только светильник на потолке, светильник яркого белого цвета.

Две надзирательницы, одетые в белую форму, бросили его, бессильного, в эту камеру. Понаблюдали с улыбками, как он корчится на полу, пытаясь подняться. Одна сказала, что она повидала таких. Вот обоссытся и все скажет. Такие со стыда умереть готовы. Поверь мне, придем, а в углу – лужа. И этот готов во всем признаться.

Он поднялся. Один в абсолютно пустой камере, залитой белым светом. Очень хотелось помочиться. Эти суки правы: если он не сдержится, все пропало. Ни в коем случае нельзя напрудить на пол. Но как сдержаться? Эти суки! Как вежливо они предлагали воды, и он, ни о чем не догадываясь, выпил целый графин.