Жизни и смерти Михаила Арцыбашева

Более того, уже после 1917 года Горький же первым предпринимает словно бы покаянную, но, к сожалению, неудавшуюся попытку переиздать "Санина", включив его в книгу "История разночинца". Тут не помогли ни авторитет Горького, ни вроде бы подходящие мотивы для такого рода издания: "...эта печальная история революционной немощи и одновременно история мучительных а порою смешных шатаний молодого человека около жизни, мне кажется, будет чрезвычайно поучительна для современной молодежи, равно и для начинающих литераторов" {Горький и русская журналистика начала XX века // Литературное наследство. М., 1990. Т. 95. С. 181.}. Но - магия ярлыка "антиреволюционный" оказалась всесильной и долговечной: она морочила головы всем вплоть до наших дней, когда "Санин" наконец-то снова вышел в свет, да еще сразу в трех советских издательствах. И мир не перевернулся!

Было у "Санина" и второе устрашающее клеймо - "порнографический роман". Если его "антиреволюционность" (под сей весьма неопределенный приговор при желании можно было подвести большую часть русской литературы начала века) возмутила "левую", радикально настроенную часть интеллигенции, то посчитавшаяся чрезмерной, граничащей с натурализмом смелость писателя в изображении любви вызвала гневливый протест "правых", а с ними всех ханжей и снобов, каких всегда было в избытке на святой Руси. Вскоре и те и другие, и "левые" и "правые", вроде бы непримиримые враги, очутились неожиданно для самих себя в одном лагере: их "объединил" роман "Санин", точнее - борьба с ним, дошедшая в своем кипении до высших градусов, когда начались его судебные преследования.

"Может ли изящное искусство, не погрешая против самой своей сущности, погружаться в болото "полового вопроса"?" {Ачкасов Алексей. Арцыбашевский Санин и около полового вопроса. М. Б. г. С. 34} - вот проблема, странная для нас, но вполне серьезно дебатировавшаяся современниками Арцыбашева и вызвавшая нелепые судебные иски к автору. Один из участников спора - А. Ачкасов - отнес "к крупным художественным (!) недостаткам" "Санина" не что иное, как "ту чересчур амурную атмосферу, которою он насыщен". По его мнению, поддержанному, увы, многими, недопустим "основной замысел автора трактовать в беллетристической форме половой вопрос", что является, как посчитал критик, "глубоко неэстетичным, - нужды нет, что чтим делом заняты столько поэтов".

Интересно здесь отметить, что хотя и не осудивший Арцыбашева, но в хоре других не принявший его "Санина" И. А. Бунин в конце своей жизни тоже пришел к исследованию темы любви в ее естественном, безореольном проявлении ("Темные аллеи") и услышал упреки, почти дословно повторившие те, что адресовались Арцыбашеву, - голословные, надуманные, ханжеско-аскетические обвинения в порнографии, эротомании, безнравственности.

Удивительными кажутся эти упреки современному читателю книг Арцыбашева, А. Каменского, Зиновьевой-Аннибал, Кузмина и других, которые с откровенностью на грани допустимого обнажили мир интимных чувствований человека.

"Мера дарований этих писателей не особенно велика, - вмешался в спор Д. В. Философов, - в сравнении с Достоевским или Толстым - ничтожна. Но скорбь их самая подлинная и живая. Они поняли, что скорбь пола так же ужасна, как и скорбь общественности. Пол для них - великое страдание, а не благополучная похоть. Молодой критик Чуковский обрушился как-то на Арцыбашева, доказывая, что пол у него не жизненный, а чисто мозговой. Не в том несчастье Арцыбашева, что он мозговик, а в том, что у него слишком много сознания, чтобы не ощущать трагедии пола, и слишком его мало, чтобы эту трагедию преодолевать. Но самое ощущение трагедии - уже первый шаг к победе. У "пессимистов пола" такое ощущение есть, и они реально существуют, и страдания их не пропадут даром: эти люди, обращенные к будущему... "Оптимисты" же обращены к прошлому: они не преодолели трагедии, а просто отвернулись от нее" {Философов Д. В. Слова и жизнь. Литературные споры новейшего времени (1901-1908 гг.). Спб., 1909. С. 29-30.}.

Скандальные распри вокруг "санинщины" и "арцыбашевщины" вскоре прорвали даже имперские границы и перекинулись в Европу, где переведенный на несколько языков "крамольный" роман тотчас, как и в России, попал сперва под суд догматиков и моралистов, а затем тех, кто творил расправу над книгой уже в настоящих прокурорских мантиях, - они объявили роман конфискованным "за пропаганду порнографии", а автора подлежащим аресту и примерному наказанию {См. об этом в кн.: Судьба "Санина" в Германии. Постановление суда касательно конфискации и снятия ареста с романа "Санин". Спб., 1909.}. Роман был в Берлине спасен благодаря настойчивому вмешательству писательской общественности. Выступивший в ходе судебного разбирательства официальным экспертом немецкий прозаик Людвиг Гангхофер назвал роман "высокохудожественным творением", которое, по его глубокому убеждению, "займет свое почетное место наряду с классическими сочинениями Гоголя, Тургенева, Достоевского и Гончарова" {Судьба "Санина" в Германии. С. 54-55.}.