Жизнь вечная

Буковская ждала полчаса, пока полицай Шимко увидал ее в окно и вышел во двор. Ночью выпал первый снег, а к полудню белый покров превратился в грязь. — Не здесь, не здесь, — занервничал Шимко, увидав, что Буковская пытается открыть сумочку. — Я же велел ждать дома. Ведь я знаю, где вы живете. — Он торопливо зашагал в глубь двора, а Буковская поплелась за ним, радуясь, что полицай все же согласился с ней поговорить. Наконец Шимко остановился. Вытащил из кармана синей шинели не слишком свежий платок и принялся полировать голенища своих новых сапог. Он делал это с таким усердием, словно забыл о стоявшей рядом женщине. — Ужасная грязь, — робко напомнила о своем существовании Буковская. Полицай спрятал платок в карман. Стоя спиной к Ирене, он глазел теперь на жирных уток, сновавших за забором. — Что там грязь, — услыхала она наконец его голос, — у евреев тиф начался, а тиф — это вам не насморк. Спиртом этой напасти не вылечишь. — Буковская молча кивала головой, а Шимко все же соблаговолил припомнить, что они встретились здесь не ради того, чтобы беседовать о плохой погоде и сыпняке, который косит избицких евреев. Хлопнул в ладоши, как бы оповещая, что начинается деловая часть встречи. — Это было нелегко, пани Ирена, аж мороз продирает, как вспомню… — Все понимаю и очень вам благодарна… — Буковская снимает с пальца золотое обручальное кольцо, достает из сумочки пятьсот злотых и робким жестом вручает этот выкуп полицаю. — Ну и женщина, чтоб я сдох… — Шимко растроган, — даже стыдно брать. Эти прохвосты из Замостья и пальцем не шевельнут, если не получат на лапу… Думаете, себе беру? — Вовсе так не думаю, — поспешно возражает Буковская и опасается, как бы Шимко не уловил в ее голосе фальши, — я столько лет вас знаю, вы отзывчивый человек. — Полицай Шимко скромно улыбается и заворачивает кольцо в платок, которым только что чистил сапоги. — Я, конечно, не ангел, но совесть не окончательно потерял. Приготовьте посылку для мужа, в Ротонде плохо кормят. Я загляну к вам завтра вечером.

5