Жизнь в солнечном луче

— Ясно,— оказал он. — Никопольские фотографы плохо знакомы с уголовным кодексом. Впрочем, я тоже. Идем, Сергей,— позвал Андрей. Немного подумал и сказал фотографу: — Купи двустволку. Один заряд дроби меня не возьмет.

Он поднял со ступеньки осколок лошадки, повертел в руках, бросил.

— Идем, Сережа. — Он взял друга за руку.

— Что скажут дома?

— Понимаю. Будет, конечно. Бить не будут. Не принают этот самый радикальный способ воспитания. Жив останусь. А что нотации — так я их все наизусть знаю. Я сам виноват.

— Можешь свалить на меня. Моих он не знает.

— Я привык отвечать за свои делишки сам.

— Но сегодня — из-за меня.

— Из-за тебя? Что ты говоришь! Я мечтал об этом.

Сергей усмехнулся. Теперь ему всерьез нравился Андрей. Он сказал:

— Мечтать можно о небе, а не о…

Андрей прервал его:

— Мечтать можно даже о сапожном креме.

Они ушли к Днепру, сели на камнях.

— О чем ты думаешь? — спросил Андрей.

— Опять тебе дома попадет.

— Прошу тебя, не думай об этом. Сделано — так сделано. Назад не повернешь.

— А ты бы хотел повернуть?

— Нет.

Потом Сергея рассказывал о планерах, и Андрей уже понял, что все рассказы о самолетах и парашютах затеваются другом неспроста, а с тайной мыслью, с какой — Андрей уже догадывался.

Невдалеке от них сидел полупьяный белобрысый детина и громко, фальшиво и приторно пел:

Одесса, мне не пить твое вино

И клешем не утюжить мостовые…

Андрей спокойно поднялся и подошел к парню.

— Ты хорошо поешь,— сказал он.— Прямо как Собинов. Но выбирай одно из двух — или ты поешь, но… или ты сматываешься сию же минуту.

Парень порывисто вскочил, что-то хотел возразить, но передумал и торопливо ушел..

— То-то, — заключил Андрей, вернулся к Сергею, сел рядом.

— Ты его знаешь? — спросил Сергей.

— Первый раз вижу. Если б знал, не стал бы тратить свое красноречие. Объяснил бы другим способом.

— Кулаками? Но ведь кулаками ничего не докажешь!

— Докажу!

— Посуди сам. Элементарная логика. Допустим, ты неправ. Это возможно? — Андрей кивнул в знак согласия. — Какая же может быть правота, если ты неправ? Ты можешь убить человека, но правота останется за ним. Это же истина вечная.

— Не будем спорить, а? — попросил Андрей.

— Но когда-то же нужно поспорить?

— Не сегодня, я прошу тебя.

— Хорошо, не сегодня,— согласился Сергей.

…Дома о происшествии на площади узнали буквально через полчаса: фотограф пожаловался матери Андрея.

Когда Андрей появился дома, мать спросила:

— Ты виноват?

— Да,— признался Андрей, садясь к столу.

— Андрей, у тебя столько врагов!

— Мне нравится их иметь, мама. И я не боюсь их иметь. Ты же знаешь, что я не трус.

— И мне поэтому страшно за тебя. Я трусиха, я признаюсь.

Разговор на этот раз оказался долгим и откровенным, но, когда в ответ на гневный возглас Андрея:

— И не хочу быть маменькиным сынком! — мать заметила:

— Ты, по-моему, никем не хочешь быть,— Андрей вскипел.

— Мама! — вырвалось у него.— Как это никем? А море? Да, прозябать я не хочу! Жить так жить, а не существовать! Ты сама учила меня именно так! Как же ты говоришь, что никем? А море!

И в эту минуту Андрей оказался в неведомом мире — он вспомнил о своем море, для которого с детства готовил себя. Любое море, пусть самое плохое. Но — его море. Пусть Баренцево, пахнущее треской и чайками. Пусть Черное — пахнущее камнями и водорослями. Пусть даже Азовское — такое, каким оно однажды открылось Андрею: апельсинового цвета, с запахом соленой тюльки…

— Прости,— тихо сказала мать.

Андрей молча кивнул и ушел в сад, посидел под старой сливой, не спеша поднялся и отправился на пляж. Он искупался, потом растянулся на прибрежном песке.

— Что ты, Андрей? — спросил один из приятелей. Андрей не ответил.

Другой приятель, вислоухий Алька с соседней улицы, поймал стрекозу, достал из кармана большую линзу и направил на стрекозу солнечный луч.

— Шашлык из стрекозы! — радостно крикнул он.

Андрей взметнулся, и через мгновение Алька оказался распластанным на песке. В одной руке Андрей держал линзу, другой прижимал приятеля к песку.

— Подержите ему ноги,— оказал Андрей.

Ему помогли.

Андрей сам одной рукой захватил Алькину голову, а другой рукой направил на его плечо солнечный луч.

Алька сперва сопротивлялся, потом стих, но, когда луч стал печь кожу, закричал.

— Понял? — спросил Андрей.

Алька не отвечал.

И тут его неожиданно посетила странная — для него — мысль: «Ну, хорошо, я прав. Но сейчас я доказал свою правоту? Не доказал. Как же так? Выходит, силой нельзя доказать. Ничего нельзя доказать? Чем же?»

Ему вспомнилось старое, давнее-давнее, еще из военных лет. Андрей жил на Урале, и, как у всякого мальчишки, у него были друзья и враги. С одним из врагов Андрей особенно не ладил. Как только встречались — боролись. Чаще всего побеждал Андрей. Но в один день вся вражда кончилась. Почувствовав, прижимая противника к земле, что тот слабеет, Андрей спросил:

— Чего это ты?

— Батю убили. На фронте.

Андрей резко вскочил, он подумал о своем отце, который тоже был на фронте.

«И тогда ничего не доказал»,— подумал Андрей.

Появился Сергей. Андрей отпустил Альку, бросил на песок линзу.

— Ну? — спросил друг.— Что дома?