Я стал думать о моем отце, которым двигало самолюбие, о матери, которой он разбил сердце. Если бы я взялся за эту роль, они были бы на сцене вместе со мной. К моим глазам подступили слезы. Зрители наверняка должны были почувствовать мое состояние.
Подумав, я решил, что будет правильнее всего, если, произнеся мой небольшой монолог, я внезапно закроюсь, как улитка в раковине. Смутившись, я усилием воли возьму себя в руки. Слезы и иные проявления слабости были неприемлемы для мужчин того поколения, к которому принадлежал Линдон Джонсон. Поэтому я должен был дать публике всего лишь ненадолго заглянуть в его душу, а затем захлопнуть дверь.
Я представил, как стою на сцене совсем близко к зрителям и говорю так тихо, что они вынуждены наклоняться вперед и напрягать слух, чтобы расслышать мои слова. Да, они будут наклоняться вперед, чтобы быть ближе ко мне.
Работа со зрителем в театре похожа на действие сонара. Если вы одаряете публику эмоциями, она возвращает их вам сторицей. Особенно когда вы играете роль, которая стоит затраченных усилий.
А роль Линдона Джонсона была именно такой ролью.
Я быстро понял, что очень хочу ее сыграть. Но, разумеется, мне хотелось убедиться, что драматург и режиссер тоже хотели видеть меня на сцене и что мы сработаемся.
Режиссер Билл Рауш и драматург Роберт Шенккан приехали ко мне домой. Агенты в таких случаях любят говорить:
Я как актер должен иметь возможность задавать вопросы и быть уверен, что они будут услышаны. Мне хотелось убедиться, что Билл и Роберт способны к творческому взаимодействию.
В театре принято более уважительно относиться к авторскому тексту, чем в кино или на телевидении. Более того, по закону любое изменение текста или его сокращение должно быть согласовано с драматургом. Во время съемок кино или телесериалов сценарий – это всего лишь некий ориентир в работе, но никак не библия. Внесение в него поправок – вполне обычное дело, особенно когда на этом настаивают «звезды». В театре это может делать только главный режиссер или автор пьесы – если, на ваше счастье, он еще жив, присутствует на репетициях и достаточно покладист.
Однако после премьеры – больше никаких изменений.
С моей точки зрения, это противоречит творческому подходу. На мой взгляд, в одном и том же спектакле могут и должны меняться акценты – ведь жизнь идет, в мире происходят какие-то события, меняется и сама публика. Все это, на мой взгляд, необходимо учитывать. Если этого не делать, постановка просто закостенеет. Как же можно допускать такое?
Я, например, люблю импровизировать. Ведь одну и ту же фразу можно произнести по-разному. И эффект, производимый ею на публику, тоже бывает разным.
Да, я убежден, что настоящий успех театральному спектаклю обеспечивает творческий триумвират драматурга, режиссера и актера. Они должны слышать и понимать друг друга и с уважением относиться не только к своему мнению, но и к чужому. И еще я считаю, что не должно быть ничего раз и навсегда определенного. Возможно, такой подход годится для компьютерного программирования – но никак не для театра.
Я полагаю, что исключение возможности внесения в спектакль каких-либо корректив ведет к потере способности совершенствоваться, к самодовольству. Привыкая к бесконечному повторению одного и того же, актер теряет творческую концентрацию, перестает слышать самого себя и партнеров. Если такое происходит, это конец.
Некоторые актеры в случае неудач начинают паниковать. Другие учатся на ошибках и способны выправить ситуацию. Как правило, хороший актер в состоянии справиться с подобными проблемами. Иногда ему в этом помогают его партнеры. У меня, во всяком случае, так бывало не один раз. Но нельзя постоянно рассчитывать на то, что кто-то придет к вам на помощь. Нужно уметь поддерживать свое рабочее состояние, быть открытым для изменений и адаптироваться к ситуации самостоятельно.