Жизнь Шаляпина. Триумф

– Вот уговорили меня мои любимые женщины показать тебя, дорогой Федор, уж не обессудь, вломились мы в твои хоромы, – виновато заговорил Михаил Васильевич, – это жена Екатерина Петровна и дочь Ольга. Помнишь?

– Как же не помнить? Сколько раз встречались у тебя в мастерской, Михаил Васильевич, да и за обеденным столом немало хлеба-соли съели. А эту красавицу я увидел лишь на твоей выставке в качестве… в качестве «Амазонки». Чудный портрет, Михаил Васильевич. – И с этими словами Федор Иванович с ловкостью светского льва поцеловал руки Екатерины Петровны и Ольги. – Я вам покажу свою усадьбу, а потом и пообедаем вместе чем Бог послал.

– Ты, Федор, не хлопочи, мы к тебе проездом, можно сказать, по пути, даже возницу отпускать не будем. Не будем тебя стеснять.

– Да какое там стеснять, комнат много, большие, с огромными окнами, света много, доставай свой этюдник и работай, а лучше покажу вам, как я живу.

И друзья начали обход шаляпинских владений, осмотрели двухсветную столовую, поднялись в комнату Федора Ивановича, полюбовались с террасы на открывавшийся перед ними прекрасный пейзаж, на речку Нерль с ее причудливыми изгибами, зарослями по берегам.

– Вот здесь, – Шаляпин показал на речку, – я ловлю рыбу, есть и раки. Если бы ты не торопился, угостил бы я вас раками. Вкуснота необыкновенная, ни с какими устрицами не сравнить…

В этом духе беседа продолжалась и тогда, когда Шаляпин и Нестеров вышли из дома, налюбовавшись светлыми, большими комнатами, с огромными окнами, мамонтовской майоликой на камине в столовой. Хозяйственных построек было не так уж много, только лишь необходимые, и прежде всего – баня, построенная все из той же ярославской сосны.

– Люблю попариться, Михаил Васильевич. Оставайтесь, тут же натопим, получишь необыкновенное удовольствие. Я и в Москве, как только почувствую себя свободным хотя бы на несколько часов, тут же отправляюсь в Сандуновские бани, а после этого с друзьями едем в ресторан «Эрмитаж». Баня словно прибавляет сил, так легко становится на душе, чувствуешь, можно горы свернуть…

– Федор! Некогда мне, заскочили на два часочка, не больше. Задумал серьезную картину, возможно, назову ее «Христиане», вот разъезжаю по разным городам и весям в поисках подходящей натуры. Ох, какие есть интересные типажи! Вот недавно съездил я в Воронежскую губернию, нашел интересного священника, с которого я написал один этюд, потом бросил, а совсем недавно просто почувствовал, что этот персонаж-то мне и нужен… Так вот я с трудом продвигаюсь к исполнению своего замысла… Да еще и не знаю, как назову свою новую картину, нравятся мне и названия: «Верующие», «Алчущие правды», «Душа народная», «На Руси», даже с названием сложно, что уж говорить об ее исполнении. С картиной «Святая Русь» тоже много было неясного, ан все же я ее закончил.

Федор Иванович был на выставке Нестерова в Москве и напомнил своему другу, что его картины привлекли большое внимание москвичей, было много споров, особенно вокруг картины «Святая Русь».

– И Дягилев, и Бенуа, многие певцы и певицы тоже говорили о твоей выставке, когда мы вместе выступали в Париже. Особенно Сергей Павлович был недоволен тобой, в чем-то ты отказал ему, а он отказов страсть как не любит, просто встает на дыбы.

– Не знаю, что и думать о нем; то он мне нравится, его энергия, патриотическая направленность его деятельности и многие другие черты мне по душе, но уж очень напорист, неряшлив в выборе средств для достижения своих в общем-то благородных целей… Он предложил мне участвовать в выставке в Венеции, переполненной туристами со всего света. Ему нужен был мой «Димитрий царевич убиенный» и еще кое-что, по его выбору. Я внимательно слушаю его «венецианскую серенаду» и, когда она была окончена, спрашиваю: почему в Париже, где только что закончилась его выставка, где также бывает много туристов, он не нашел нужным на своей Русской выставке показать ни Сурикова, ни Виктора Васнецова, ни меня… Неужели среди Бакста, Александра Бенуа, Лансере не нашлось места для нас, и что произошло такое, что Сергей Павлович вспомнил обо мне сейчас… Ну сам понимаешь, Сергей Павлович тут же признался, что он ошибся, не пригласив упомянутых художников, хочет исправить свою ошибку. Около часа мы ходили по моей закрывающейся выставке, переливая из пустого в порожнее. Я наотрез отказал Сергею Павловичу дать что-нибудь в Венецию. Избалованному Дягилеву просто не верилось, что я могу отказаться от такой чести. Однако я устоял.

– Михаил Васильевич! А ведь выставка имела колоссальный успех! Вот он тут же сообразил, что к чему, признался в ошибках своих.