Жизнь после жизни

— Совершенно верно, — радостно закивала Муравьева. — Его обширные познания в области словесности, истории и философии просто потрясли императрицу. Так вот, после его смерти вдова сделала их дом на Фонтанке в Петербурге открытым для многих писателей, поэтов и художников, которые там подолгу жили. Вокруг вдовы и сыновей Михаила Никитича собирались лучшие умы Петербурга, с ними дружили Пушкин, Вяземский, Тургенев. Я особо обращаю ваше внимание, деточка, на фамилию Вяземского. Вы ведь слышали, наверное, что эту усадьбу называют «усадьбой Вяземских»?

Настя молча кивнула, об этом было написано в той статье, которую давал ей прочесть Бегорский. Она терпеливо ждала, когда Елена Станиславовна закончит хвастаться своими именитыми предками. И вообще, она была уверена, что к «тем самым Муравьевым» пухленькая дамочка имеет весьма призрачное отношение.

— Тогда вы должны понимать, что судьба отнюдь не случайно привела меня в эту усадьбу, коль она так или иначе связана с родом Вяземских. Это связь поколений, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Я понимаю, — снова послушно кивнула Настя.

Она вспомнила, что Тамара называла Муравьеву закоренелой прозападницей. Елена Станиславовна каким-то образом ухитрилась прожить месяц в Италии и с тех пор считала себя белой костью. Именно поэтому она полагала, что Валерий Васильевич Полосухин должен достаться именно ей, поскольку он тоже жил за границей и умеет ценить европейский стиль жизни и европейскую культуру. Тамара даже процитировала одну свою клиентку, которая якобы своими ушами слышала, как Муравьева говорила:

— Валерий Васильевич ровня мне, а не этим двум провинциалкам, которые слаще морковки ничего в жизни не пробовали.

Под двумя провинциалками, естественно, подразумевались Корягина и Павлова. Себя же, родившуюся в областном центре и пятьдесят лет прожившую в Томилине, Елена Станиславовна провинциалкой, разумеется, не считала, ведь месяц, проведенный в Италии, с лихвой перекрывал все географические нюансы ее жизни. Поездка Павловой в Канаду в расчет отчего-то не принималась, вероятно, потому, что Канада — это все-таки не старушка-Европа.

Наконец-то дело дошло до тех вопросов, которые интересовали Настю. Она еще раз обозначила тему своего исследования и осторожно начала спрашивать про жизнь Елены Станиславовны после выхода на пенсию, а приложив минимум ловкости и обходительности, довольно быстро вывела Муравьеву на рассказы о других членах клуба, в том числе и о тех, которые перестали посещать «Золотой век» после публикации в «Томилинском курьере».

— Лично я ни в какие привидения не верю, — категорично заявила Елена Станиславовна. — Какие-то маньяки, какие-то легенды… Это все полная чушь, деточка. Ну, я бы еще понимала, если бы речь шла о Старой Англии или замках Луары, но у нас-то какие могут быть легенды и маньяки? Откуда им взяться? У нас жизнь такая обыденная, такая серая. Нет, нет и нет, и Галя, и Аида сами виноваты в том, что их убили, вероятно, они кому-то очень насолили. А чему удивляться? Они были такими… конфликтными, если вы понимаете, что я имею в виду. Вот помяните мое слово, они наверняка чем-то кого-то сильно обидели. А те, кто волнуется и верит в глупые легенды, — это просто быдло, которому нечем занять мозги. Но мы-то с вами интеллигентные женщины, деточка, мы-то с вами понимаем, что к чему. Вы бывали за границей? А где? В Италии? И в Германии? Ну, тогда вы тем более должны меня понимать.

После этого разговор самым естественным образом свернул непосредственно на Галину Ильиничну и Аиду Борисовну, потому что должна же была Елена Станиславовна объяснить, какими такими «конфликтными» были убитые и чем они могли кого-то обидеть.

К Галине Ильиничне Корягиной Елена Станиславовна испытывала неприкрытое презрение, которое даже не пыталась как-то закамуфлировать.

— Жуткая особа, просто жуткая, — говорила она. — Привыкла всеми командовать, а сама необразованная, тупая, за всю жизнь ни одной приличной книги не прочла. Такая, знаете ли, горластая, на крик брала, на демагогию, ну, как они там в своей партии привыкли. И всюду лезла, все время тянула одеяло на себя и совершенно не давала вздохнуть нормальным интеллигентным женщинам, если вы понимаете, что я имею в виду. Что с нее взять: плебейка — она плебейка и есть. Вся ее сущность была в ее речи, она через слово повторяла: «А все равно по-моему вышло…», «Вот раньше…», «Вот при советской власти…», «Сталина на вас нету, он бы навел порядок!», «Жалко, у нас нет сто первого километра, как в Москве, выслать бы вас, блудниц».

— Блудниц? — переспросила Настя. — Это кого же?

— Ну как кого? Нас с Аидочкой. Аидочку она порицала за европейскую манеру одеваться.

— А вас за что?