Жизнь после "Жары"

— Зачем ты так поступил со мною? Зачем? Зачем давал надежду, если с твоей стороны нет любви? Мы вот сидим с тобой точно чужие друг другу... У меня такое ощущение, что ты сейчас встанешь, посмотришь на часы... и уйдёшь, сославшись на срочные дела...

— Но, мелкий, мне действительно надо работать...

— Опять ты врёшь...

— Я не вру, мелкий. Я действительно очень занят.

— Ты даже не обнимешь меня, я вижу, что я тебя больше не интересую...

Он молчал на другом конце скамейки.

— Скажи, другая женщина отобрала у меня твою любовь? Скажи мне правду, я умоляю тебя! Может быть, я подурнела и больше не вызываю у тебя желания? Или она оказалась лучше, чем я?..

— Мелкий, я тебя умоляю, не будем об этом...

— Нет, скажи!!! У тебя есть другая?

— У меня нет никого, мелкий...

— Посмотри мне в глаза! Я требую, чтобы ты смотрел мне в глаза...

Салтыков помешкал, затем медленно развернулся всем корпусом к Оливе и уставился ей в лицо, смотря не в глаза, а куда-то сквозь неё. У него появилась пошлая и отвратительная манера курить — раньше за ним такого не наблюдалось. Он выпускал дым Оливе прямо в лицо, отодвинув в сторону нижнюю губу, как заправский гопник, и ей очень хотелось ударить его по рукам и выбить у него изо рта сигарету, а заодно и зубы.

«Какая противная…» — думал Салтыков, с тоской и отвращением глядя ей в лицо. Он нашёл, что Олива действительно очень подурнела, так подурнела, что её уже не спасала ни причёска, ни одежда, ни косметика. Салтыков впервые заметил, что с этими кудрями голова у неё стала больше чем плечи, заметил её некрасиво торчащие скулы на треугольном лице, нос картошкой, косые глаза, и общее выражение лица, тупое и бессмысленное как у дауна. Несмотря на макияж, было видно невооружённым глазом, что она плакала по крайней мере весь день и всю ночь — глаза её, красные и заплывшие от слёз, стали узкие как щёлочки, нос распух, распухли и губы, словно их вывернули наизнанку. Салтыков невольно вспомнил симпатичную немку-полукровку Марину Штерн, вспомнил длинноногую красавицу Ленку, вспомнил большеглазую Яну, похожую на Скарлетт, вспомнил ухоженную, зрелую красоту Нечаевой — и, глядя на это отёчное зарёванное лицо дауна, ему стало так муторно, как будто перед ним сидела дохлая мышь. Салтыкову на миг показалось, что от Оливы даже пахнет дохлой мышью, и он, с трудом скрывая брезгливость, поспешно отодвинулся от неё.

«Когда ж ты отвалишь от меня, кикимора ты болотная?! Когда ж ты сгинешь, наконец, в преисподнюю?! — мысленно вопрошал он, — Ну не нужна ты мне! Понимаешь? Не нужна!!! Ну как тебе это внушить, чтобы до тебя, наконец, допёрло?.. Ну давай уже, скажи, что между нами всё кончено, и убирайся на хуй!..»

Олива, видимо, почувствовала биотоки мыслей Салтыкова, а может, она уже давно знала, что надо ставить точку именно так. Знала — и тянула до последнего. Но теперь время пришло.

— Нам не стоит с тобой больше встречаться. Извини, — сказала она ему и, встав со скамейки, пошла прочь.

Оливе казалось, что Салтыков останется неподвижно сидеть на скамейке, и она сможет интеллигентно уйти. Первые две секунды он действительно не вставал, но потом пошёл следом за ней. Полыхнула надежда — сейчас он извинится перед ней, скажет — прости меня, пожалуйста, я дурак...

— Зачем ты идёшь за мною?! — спросила Олива, останавливаясь.

— Я иду не за тобой. Кстати, ты идёшь не в том направлении. Твой подъезд слева, — он махнул рукой в сторону дома Никки, — А мне направо. И закрой сумку, она у тебя расстёгнута. Ну, я пошёл...

Олива встала как вкопанная. Этот ответ как пощёчина оскорбил её до глубины души, оскорбил больше, чем всё остальное, вместе взятое. Это было последней каплей, переполнившей чашу терпения. Секунда — и расстёгнутая сумка Оливы пулей полетела в газон.

— Ах, ты пошёл?! — крикнула она, хватая его за футболку, — Щас ты у меня пойдёшь!!! Щас ты у меня так пойдёшь!!!

И тут началось что-то несусветное. Салтыков даже опешил, не сразу въехав, откуда посыпались на него удары, и, пятясь раком назад, старался лишь защитить руками своё лицо и гениталии от побоев. Олива никогда не умела драться по-настоящему, но тут словно бес вселился в неё. Чудовищная  агрессия вкупе со страшной горечью обиды придали ей сил, дали точность её ударам. Не чувствуя боли от разбитых в кровь кулаков, она яростно молотила Салтыкова по голове, по лицу, наступая на него и то и дело работая ногами, стараясь попасть ему по яйцам.

— На, нахуй!!! Получай, паскуда!!! Вот тебе, пиздабол несчастный!!!

Олива с разворота дала ему ногой по животу — Салтыков увернулся, закрывая одной рукой свои гениталии — а она в это время хотела было треснуть его по скуле, но промазала и лишь чиркнула тяжёлым перстнем по лицу, разбив ему губу.

— Идиотка! Тебя в психушке недолечили! Щас милицию вызову! — вопил он.

— Ну-ну, попробуй вызови! Мразь трусливая!!!

Хуяк! Он извернулся и, схватив Оливу за шею, пригнул её голову вниз. Вокруг них стал собираться народ...

— Ну-ка, отпусти её! Иначе я тебе самому так вмажу! — крикнула какая-то девушка.