Жизнь после смерти. 8 + 8

Осмотрев труп и поднявшись на ноги, я уже знал, что делать: нужно нанести упреждающий удар! Пора разогнать всю эту толпу, а то ситуация еще больше выйдет из-под контроля и скандал лишь усугубится. Из анкеты умершей я знал, что ее отец — староста деревни и член партии, а из вчерашнего рассказа понял, что он еще и служил в ополчении. Поэтому я сначала пошел именно к нему: старик явился в старой военной форме с ремнем, которая, очевидно, лет десять с лишним пылилась на дне сундука. Казалось, отец умершей вернулся в прошлое — ни дать ни взять вояка, прибывший в расположение части. Я начал разговор как раз с этого — похвалил его форму, но между любезностями постарался четко донести до старика две мысли:

1. Будучи коммунистом, ветераном и руководящим кадром в деревне, он должен прекрасно понимать, что принести труп дочери в расположение воинской части ради каких-то выяснений — грубейшая ошибка. Старый командир, давший дочери имя, никогда не потерпел бы такого. Но, так как он еще и отец, потерявший дочь, мы готовы войти в его положение и с пониманием отнестись к некоторым опрометчивым поступкам.

2. Раз уж сложилась такая ситуация — надо решать вопрос, а не продолжать препирательства. Толпа только мешает: если мы хотим разобраться в ситуации, как положено, все посторонние должны незамедлительно покинуть территорию, остаются только родственники покойной. Иначе я расценю это как подстрекательство к массовым беспорядкам и буду вынужден прямо сейчас уведомить отдел общественной безопасности.

В конце своей речи я указал на окно комиссариата и проговорил: «Теперь я пойду туда, в кабинет твоего старого друга-командира, а ты отпусти посторонних и приходи, поговорим спокойно. Но если люди не разойдутся, даже дверь открывать не буду». С этими словами я повернулся и пошел в комиссариат, не дав ему ничего ответить. «Куда это он?!» — закричали в толпе. Но никто не посмел остановить меня: возможно, правильно подобранные слова и суровая отповедь отрезвили наглецов. Я был уверен, что мои хладнокровие и строгость в сочетании с военным обмундированием внушат им должный страх. Зайдя в комиссариат, я прошел в кабинет к окну и выглянул наружу — и увидел, что отец уже начал уговаривать всех разойтись. У меня отлегло от сердца.

Минут через десять толпа начала потихоньку рассасываться, и наконец осталось пятеро ближайших родственников: отец, мать, старший брат, младшая сестра и младший брат. Младшему братишке было всего десять, ну, может, чуть больше; очутившись среди военных, он с любопытством разглядывал нашивки и кокарды и, казалось, не так уж и грустил. Родители и старший брат стояли у клумбы и, склонившись друг к другу, негромко переговаривались: наверняка составляли план предстоящего разговора. И только сестренка — совсем юная девчушка, наверное только-только окончившая среднюю школу, — одиноко стояла посреди двора и рыдала так горько, что все ее тельце дрожало. Она напоминала домашнего питомца, которого навсегда бросил хозяин. Нельзя было без боли смотреть на эту одинокую фигурку. Мне сразу представились последние минуты жизни усопшей — ей было так же одиноко. Я вышел во двор и сперва подошел к девочке, но утешать не стал, а велел пойти присмотреть за братом. Я нарочно так сказал: может, это ее и не утешит, может, даже разозлит — но зато поможет отвлечься. Теперь, когда у нее есть важное дело, как у взрослой, возможно, ей удастся совладать с чувствами. Решив вопрос с детьми, я пригласил троих взрослых пройти внутрь.

Когда мы вошли в коридор, отец не обнаружил трупа на прежнем месте и пришел в ярость: видимо, решил, что это часть нашего коварного плана. Я объяснил ему, что оставлять покойницу на земле было неуважением, поэтому мы перенесли ее внутрь, — и провел его прямо к дочери. Мы отнесли ее в комнату отдыха: там стоял стол для пинг-понга, на него и положили. Еще ей подложили под голову подушку, а тело накрыли белой простыней. Наконец-то труп стал напоминать покойника, а не гранату, которая, того и гляди, рванет под ногами. Там еще стояла скамейка, чтобы игроки могли присесть в перерыве между партиями. Отец сразу же уселся — может, устал, а может, не хотел больше отходить от тела — вдруг еще куда-то запрячем, и заявил: «Вот здесь и поговорим!» Сказав это, он достал сигарету и закурил: стало ясно, что теперь его с места не сдвинешь. Пришлось принести табуретки и всем рассесться вокруг умершей: так что, если души мертвых не сразу покидают землю, она отлично расслышала все, о чем мы говорили.