Жизнь после смерти. 8 + 8

— Они, думаешь, почему убивают друг друга?

— Почему?

— Потому что у них жизнь ненастоящая. Потому что столько смерти вокруг, что смерть перевешивает. Люди и сами сдохнуть рады, и других убить. Чтобы уже кончилось. Это в вашей Москве или откуда ты там…

— Из Москвы.

— Это в вашей Москве кажется, что жизнь настоящая. А тут это так… Приснилось. Сдохнуть проще. Тут смерть близко. А с этим, на пляже… (Кашляет.) Наркоманы, может.

— Мы отрабатываем…

— Наркоманам мертвых лучше слышно. И слышно, и видно.

— Опять вы за это? Можете не стараться… Все равно будет психиатр.

— Ну, пускай психиатр. Психиатр так психиатр. Отпустила бы ты меня, а? Полпятого утра все-таки. Я же не сопротивляюсь. Не молчу.

— Мы еще не договорили.

— Психиатры. На «Норникеле», прежде чем человека взять, два раза через психиатра его гоняют. И вопросник на восемьсот вопросов еще заполни. И что, помогает это? Тут психиатр ни при чем.

— А что при чем?

— Ты мало тут еще, вот и не слышишь их. А поживешь — прислушаешься. Прислушаешься, поверь. И услышишь, как они к себе зовут. Зовут-позовут… Их тут много, много… Много. Под горой. И так… Дома, думаешь, у нас почему на сваях, а не на фундаменте?

— Чтобы вечная мерзлота не оттаивала. На фундаменте едут.

— Я тоже так думала, когда приехала. Нет, Валя, это чтобы от мертвых подальше. Это не от тепла воздушная подушка нужна, а от холода. От шепота. И так, понимаешь, не разобрать, где мертвые, а где живые. Мертвые-то у нас, сама понимаешь, не разлагаются. А живые все серые ходят. Легко ошибиться. Не чувствуется эта разница между жизнью и смертью. Легко перепутать. Вот люди и путаются.

— Тут написано, у вас опухоль ставили.

— Ставили.

— Молочной железы.

— Ну и что? Мало ли у кого тут. Серой дышим. Женщины — ладно еще… Детишек жалко.

— Два года назад. Вы оперировались?

— Оперировалась. В Красноярск плавала тем летом.

— И что?

— Дальше растет. Тут не вылечиться. Они, если ухватились за тебя, уже не отпустят. Как рыба на крючке, знаешь? Сильная рыба дергается, тянет, хочет на дно уйти — но однажды силы и у сильных кончаются.

— Они — это мертвые опять, что ли?

— Да. Они тут сильные, знаешь? Легко к себе перетягивают. Их тут вон сколько… Больше нас. Хором шепчут.

— Они вас просили мужа убить?

— Да.

— А расчленить?

— Нет. Это им уже все равно. Это я сама уже… Испугалась. Сначала страшно было. Потом собралась. Надо было девать его куда-то. А то он лежал и разговаривал. Да еще и другие ему поддакивали. (Кашляет.)

— Куда вы дели остальные части?

— Дела куда-то. Думаешь, я запоминала? Там пурга была, черная пурга. Попадала ты у нас уже в черную пургу?

— Нет еще.

— Видела, у домов от одного подъезда к другому проволока натянута? Это чтобы в черную пургу можно было дойти, не сбиться. А то находят потом… Уйдут к соседям или до ларька… И летом уже найдутся. Особенно старики, если никто не хватится. Руку протянешь вперед — не видно. Сугробов наметает с автобус высотой. Автобусы стрянут. Пассажиры выйдут, толкают всем автобусом… Хорошо, если в городе застрял. Ветер — собак уносит. Можно особо и не прятать ничего. Так, бросила пакет, и — домой за следующим.

— Еще вопрос. По месту работы не заметили ничего странного?

— Так у них каникулы ведь тоже были. Праздники.

— То есть вы все праздники так просидели… С ним?

— Ну а что делать?

— И после праздников вернулись на работу.

— Да.

— А у вас там… нету штатного… психолога, что ли?

— Кому это нужно? Это же не производство, Валюш, а детский сад.

— И вы вернулись к исполнению обязанностей? Воспитателя?

— Ну а что мне, дальше дома куковать? Пурга спала, сад открылся, я пошла.

— Так… Ладно.

— Ты не подумай… Я детишек люблю очень.

— Ладно. Не об этом.

— Мне-то самой Бог не дал.

— Я знаю.

— Что ты знаешь?

— Что нету.

— Ну да. Нету. А иной раз и подумаешь: а были бы? Как они тут зимой в кромешной темноте? Без солнца. Взрослые ладно еще, а детишки вот. Полтора месяца вообще никакого солнца, понимаешь? Тьма, тьма. А потом начинает на чуть-чуть, потихоньку. На коротко. (Кашляет.) Все такие тщедушные… Мы им и море нарисуем на стенах в садике, и пальмы. Нарисуем. Синей лампой их… По старинке. Они такие тут головастики все. Прозрачные.

— Почему?

— Ну а как ты хотела? Без солнца. И дышат чем? Сера вон в воздухе в двадцать восемь раз превышена, а кобальт — в тридцать пять. Облака видела над городом? Это ведь от труб всё. Это не облака вообще. Сера. Глаза-то — не чувствуешь, как дерет? Сера.

— А для беременных тут вообще как?

— Ну вот так, как. Вот так вот именно. Ты думаешь, что? Что у нас с ним не было ничего? Все было, только… Только каждый раз вот так вот. Просыпаешься ночью… Думаешь, приснилось. А у тебя — всё. Кровь, кровь, и всё вышло.

— А ты… Сколько тут живешь?

— У тебя же есть в деле. В пятом году приехали. Из Липецка. Из Новолипецка. Думали, тут получше будет. Пожирнее.

— Тринадцать лет? Долго.

— Восемьдесят зарплата, мы и купились, идиоты. Восемьдесят… За всё про всё.

— Восемьдесят — тысяч?

— Восемьдесят тысяч.

— Хорошая зарплата, между прочим! У нас-то пока до такого…