Жизнь после смерти. 8 + 8

Все еще пребывая в заторможенном состоянии, Фу Ма пытался отправить коллеге эсэмэску, как вдруг почувствовал тревогу и понял, что температура тела возвращается к норме и мозг опять начинает реагировать на радость и горе, словно его тело и мозг вновь вернулись в реальный мир из далеких сфер сверхреальности. Чувство отчаяния, когда кажется, что дальше никак, что нет никакой надежды и не на кого опереться, с грохотом обрушилось на него точно в срок, подобно поезду, прибывшему по расписанию. Ничего неожиданного, так всегда бывает после секса, похоже, это защитная реакция или даже мстительное поведение обездоленного мозга в отместку телесному низу за полученное удовольствие, своего рода побочное действие, которое не поддается лечению…

Он принял душ, оделся, посмотрелся в зеркало, увидел свое слегка искаженное отражение, отметил, что щетина вроде бы стала длиннее. Утром, когда были в Храме Западного Неба, мама сделала ему выговор, и, похоже, ее больше волновала не его небритость, а выброшенные на ветер деньги, мол, заплатил за новую бритву шестьсот восемьдесят юаней, должен каждый день пользоваться, чтобы затраты окупить. Но разве борода и усы не посевы, выросшие на теле, почему их обязательно нужно сбривать, почему не считать их частью человеческого естества? Вот он не хочет бриться и не бреется, и что? Кто-нибудь обратил на его щетину внимание? Включая его сослуживцев и начальника. Положа руку на сердце, он и сам никогда их внимательно не рассматривал. Так что все справедливо.

Когда Фу Ма в лобби отеля оплачивал номер, он заметил, что девушка-администратор чем-то расстроена, должно быть, проблемы личного характера, а еще ему показалось, что ее глаза полны сочувствия. Ерунда, померещилось, хотя возможно, это не она, а он смотрит на себя ее глазами? Фу Ма занервничал, бесцеремонно посмотрел ей прямо в глаза, смутившись, она опустила голову. Фу Ма огляделся по сторонам, увидел табличку «Не курить», обрадованно достал сигарету, закурил, немного полегчало.

И в этот момент Фу Ма внезапно поймал себя на мысли, что думает о деде. Это был самый неподходящий момент за целый день, который уже заканчивался, момент никакой, как говорится, плюнуть и растереть: когда сложенными в щепоть пальцами он брал мятую мелочь, выданную на сдачу, именно в этот момент он вспомнил покойного деда.

В былые времена каждые выходные рано утром — так же рано, как сегодня, когда ходили в Храм Западного Неба, — дед вместе с десятилетним Фу Ма отправлялся в обсерваторию на горе Цзыцзиньшань — горе Пурпурного золота. Они начинали восхождение в парке Белой лошади, поначалу дорога была ровной и пологой, постепенно становилась извилистей и круче. Периодически с ними равнялась какая-нибудь группа энергично дышащих любителей пеших походов, иногда в сопровождении маленькой белой собачки или большого рыжего пса, некоторые путники брали с собой карманные радиоприемники, и всю дорогу их воодушевляли бодрые старые песни. По правой стороне шли те, кто поднимался в гору, — лица напряженные, сосредоточенные, устремленные к общей цели; по левой стороне шли те, кто спускался с горы, — лица расслабленные, спокойные, довольные своим достижением; две стороны горной дороги взаимно дополняли друг друга, словно образуя автономную, снабженную всем необходимым, движущуюся по кругу систему, и весь горный путь был наполнен сладким чувством свободы от окружающего мира… В беседке, открытой горным ветрам, дед останавливался перевести дух, доставал мятую мелкую денежку, покупал Фу Ма огурцы и чайные яйца[44]. После короткого привала дед брал внука за руку и они снова вливались в людской поток, уставшие, но упорные, медленно поднимались вверх к обсерватории — на самую вершину горы, поросшую густым зеленым лесом.

Фу Ма почувствовал легкую дрожь в ногах — утраченное чувство счастья, в которое боишься поверить, но которое реально существовало, шлепнуло его по икрам.

Фу Ма и девушка-администратор напоследок еще раз обменялись взглядами, он смутился, почувствовав, что в его глазах стоят слезы, а еще обратил внимание на то, что лицо у нее совершенно спокойное и в глазах нет ни тени удивления.

***

Через двадцать пять минут он уже стоял у подножия горы Цзыцзиньшань, заняв исходную позицию в парке Белой лошади, в глаза бросились очевидные перемены, но не настолько кардинальные, чтобы не оставалось места для ностальгических воспоминаний. К его удивлению, на горной тропе оказалось не так уж мало людей, они шли парами или по трое, время от времени переговаривались, смеялись, обычная сценка повседневной жизни. Надо же, оказывается, куча народа ночью поднимается на гору Цзыцзиньшань. Лиц в темноте не разобрать, только темные силуэты, но люди определенно другие, не те, которых он встречал здесь в детстве.