Жизнь после смерти. 8 + 8

— Это у них, в сернокислотном, или в рудниках. За это платят, за здоровье. За жизнь, за годы. Мужики по пятьдесят лет живут… Пересчитай на свои. А билет на материк — шестьдесят! А цены в магазинах… Не отложишь. Попадаешь в колесо — и давай беги.

— И так… часто бывает у людей?

— Как?

— Ну что… что прерывание беременности?

— Выкидыши? Да кругом.

— Ну, наверное, это пожить надо тут… Не сразу же…

— Надо пожить.

— Сразу ведь ничего не станется, наверное.

— Сразу-то… А ты… Ты что? С собой, что ли? Сюда привезла? (Кашляет.) Ох ты, господи… Зачем ты согласилась-то сюда?

— А что, думаешь, можно выбирать? Куда пошлют, туда и едешь.

— Куда пошлют… А хахаль где?

— В Караганде.

— Ох.

— Ладно. Ладно. Всё. Думаю, я всё услышала. Я потом завтра еще приду. Надо будет это всё начисто записать.

— Приходи.

— Да. Всё. Покурить хочешь?

— Нет. Чаю можно?

— Да. Я принесу. Я схожу сейчас.

— Спасибо.

Сильно бил?

Ты видела.

А почему?

Почему… Потому что надо куда-то девать. Их там в цеху охаживают, они домой приносят. Цех… Ты видела фотки его? Показывали тебе?

Ну да.

После того, как у него ожог был?

Я голову видела.

А. Ну да. Ну вот после ожога. После ожога совсем плохо стало. Что ни день, то на рогах. Ему говорили, что уволят. А он все равно. Говорить говорили, а увольнять не увольняли. Кто еще в сернокислотный пойдет? За восемьдесят? Среди молодежи дураков нет. Молодежь на материк уезжает. Они жить хотят, а тут мертвечина одна. Никель, медь, сера. И эти под горой… (Кашляет.) Видишь. Их тоже вот послали. Родина прикажет… Их-то тут небось больше, чем нас. Зовут к себе.

Я коньячку плеснула.

Тебе ничего не будет за это?

Ночь, кто узнает?

Хорошо. Прямо разглаживается все внутри. Отпускает. Спасибо.

Ну… Ты, в общем, на экспертизе так и говори тогда. Говори про своих мертвых, ладно. А я тоже… напишу, ну…

Да насрать мне уже. Пиши что хочешь.

В плане?

Его надо было, Максима. Давно уже надо было. И самой, дуре, не терпеть это все, и ему чтоб не мучаться. Так или сяк. Я отравить его хотела, но все не знала чем, чтобы наверняка. А тут прямо не выдержала. Когда он меня в живот опять… Еле дождалась, пока уснет.

Ты говори им про мертвых, на экспертизе. Про мертвых говори. У вас тут эксперты такие… Поверят.

Насрать. Признаюсь.

Зачем?

Нет сил больше. Не хочу. В колонии кончится быстрей. Хочу, чтобы все скорей кончилось.

Арина Обух Цикл рассказов «Пустота приемлема»

Вовремя

— Вы всю жизнь так будете?..

— Нет.

— Когда-нибудь это кончится?

— Да.

— Когда?

— Вовремя.

Под моими окнами сидел Конфуций.

Он прислонился к стене дома и брезгливо щурился на солнце. Оно светило очень ярко и совсем не грело. Врало, значит. А он ждал, когда по реке проплывет труп его врага. Но Нева была немножко левее по курсу.

Мимо него плыла толпа живых людей. Один получил главный ответ: «Вовремя».

Человек посмотрел на бомжа так, как тот смотрел на солнце. Но Конфуций был убедителен. И человек ушел, вознагражденный точным ответом на все вопросы. А Конфуций не сводил презрительного взгляда с солнца, пока то не упало за высокое здание общежития филфака.

На следующий день погода была гораздо честнее. Лил дождь, и желтые листья падали на его рубаху и цеплялись за бороду. Картина «Аллегория осени». Кто-то положил рядом с ним круассан. Другой поставил бутылку пива.

Он не побрезговал, употребил все принесенные ему дары. Вытер лицо кленовым листом и продолжил смотреть листопад.

Он сидел так всю осень. А к зиме исчез.

И появился на другой стороне улицы. Неизвестный художник изобразил его на стене общежития. Прохожие негодовали: зачем же рисовать бомжа? Когда можно было нарисовать цветок там или жар-птицу. Талант у художника явно есть. А ума нет. Человек на стене, сгорбившись, слушал пересуды, щурился… Нет. Это не прищур. Это тяжесть век. Она не давала ему распахнуть глаза. Да и зачем ему их распахивать? Чего он не видел?

В руках корзинка. В ней то ли банки, то ли листья. Он надел капюшон. Ветер дует ему в лицо. Он смугл, и морщины на лице прочерчены черным. На куртке много карманов, но они расстегнуты и пусты.

Из окна можно было всегда видеть, как кто-то останавливается возле стены в немой беседе: кто ты? Всю жизнь так будешь? Постоит. Сам себе ответит что-нибудь невнятное, мол, это я. И завтра… завтра я что-нибудь изменю. Хотя мог бы, конечно, вчера.

Ветер с Невы будет подгонять прохожего в спину. Нева заледенела. И вместо плывущих врагов там рыбаки. Сидят не двигаясь. Ждут. Время от времени их вылавливает полиция. Но они приходят снова: когда-нибудь это кончится? Да.

Рядом с нарисованным человеком соседствует неприличная надпись десятилетней давности. Она была нарисована на жалюзи закрытого окна.

Однажды дом покрасили. А неприличность осталась.

Она вечна, как терпение рыбака.

А человек на стене исчез. Наверное, его ждали в другом месте. С тем же вопросом. Когда-нибудь это кончится?

Человек на стене исчез, но оставил послание человечеству:

«Ничего не бывает рано, ничего не бывает поздно — все бывает только вовремя. Целую, твой друг Конфуций».

Пустота приемлема