Жизнь-поиск

За все время работы в Институте телемеханики меня не покидало какое-то радостное ощущение, будто я попал в рабочий университет, где чуть ли не каждый день открываются все новые и новые тайны токарной науки.

Раньше мне приходила мысль, что надо бы начать подготовку для поступления в вуз. Теперь эта мысль пропала. Мне казалось, что здесь, на опытном заводе, я учусь чему-то более важному, чем в любом вузе. Конечно, это было неправильно, но тогда я думал именно так. Тут играли роль и житейские обстоятельства: у меня была больная мать, которая не могла работать, отчим умер, а зарабатывал я довольно много, и мы жили хорошо. Здесь я впервые узнал, как работают «запоем». На нашем участке работали восемь токарей, шесть фрезеровщиков, три слесаря и три механика. Однажды нам дали чертежи нового прибора, который состоял более чем из 1000 деталей. Прибор условно назывался «угорь».

Пришел конструктор и сказал, что прибор представляет очень важное звено телеустановки и его надо сделать за три-четыре дня. Таково правительственное задание по плану научных работ.

Павел Александрович — наш бригадир — засел за чертежи и через полтора-два часа разложил их по специальностям. Токарных работ было больше всего.

С каждым днем приходилось делать все более сложные детали, но с таким руководителем, как Шведов, не страшны были никакие трудности. Казалось, что он знает все, и, наверное, я был недалек от истины.

Разобрав чертежи, Павел Александрович сказал, почесав карандашом за ухом:

— Работы тут на месяц, но если поднажать и поработать всем не по семь часов, то можно сделать и за четыре дня.

И наш небольшой коллектив принялся за дело. Мы все не выходили из цеха четыре дня и четыре ночи, спали в красном уголке на кожаных диванах, еду нам приносили прямо к станкам. Через четыре дня наши механики собрали прибор, конструктор остался доволен. Был объявлен «отбой», и мы отдыхали три дня.

После отдыха снова несколько недель работали нормально — до следующего «запоя». Так было несколько раз.

Случалось, что конструктор печально сообщал нам, что прибор, над которым мы трудились день и ночь, «не пошел», потому что в нем были ошибки. Иногда такой прибор стоил, как говорили, больших денег, но его приходилось делать заново. Я не скоро привык к таким неожиданностям, но в конце концов понял: научный эксперимент требует жертв.

* * *

Однажды я возвращался домой пешком, поздно, трамваи уже не ходили. Дворники на некоторых домах вывешивали флаги. Улица была плохо освещена, и, что за флаги, нельзя было разобрать. Я спросил дворника:

— Что за праздник завтра?

Тот отвернулся и, не глядя на меня, буркнул:

— Какой тебе праздник — Кирова убили! И тут я разглядел, что флаги траурные. Это была ночь на 1 декабря 1934 г.

Черная весть ошеломила. Не замечая дороги, я пришел домой и лег спать, но сон не шел. Провалявшись несколько часов, встал и поехал на работу. В трамвае все уже знали тяжелую новость, и разговор шел только о ней. То и дело слышались возмущенные, гневные возгласы.

На заводе никто не работал, рабочие, инженеры, служащие стояли кучками, печальные, и говорили только о случившемся. В девять часов в цех пришел директор института. Глухим голосом он тихо сказал:

— Товарищи, кто хочет проститься с Сергеем Мироновичем, сегодня может не работать. Гроб установлен в Таврическом дворце. Улицы заполнены народом, трамваи не ходят, придется идти пешком. Сбор в 9.30 у проходной.

Через двадцать минут все рабочие и инженеры завода, сотрудники института были у проходной.

От Сосновки, где находился наш завод, до Таврического дворца километров двенадцать. Казалось, весь Ленинград вышел на улицу, колонна двигалась еле-еле. То и дело слышались гневные речи — люди выступали, встав на какую-нибудь тумбу или ящик, во время многочисленных остановок на пути.

Только к шести часам вечера мы прошли Литейный мост и подошли к чугунной ограде Таврического дворца. Вся площадь и прилегающие улицы были заполнены народом до отказа. Но был порядок, каждый завод проходил за ограду организованно, без давки и суеты. Горели факелы.

Наша очередь пройти в здание подошла только к десяти часам вечера. Мы двигались мимо гроба, в котором, покрытый красным знаменем, лежал Сергей Миронович. Кто стоял у гроба в почетном карауле, я не видел, я видел только Кирова. Мне казалось, что более чувствительного удара враг не мог нанести.

Выходя из зала с суровыми лицами, многие пожилые рабочие вытирали слезы. Мне было жаль Сергея Мироновича до какого-то щемящего чувства в груди, я крепился изо всех сил, чтобы не расплакаться. Этот тяжелый день не уйдет из памяти до конца жизни.

…Опять потекли трудовые будни. Увлекательная, интересная работа постепенно снова захватила целиком.