Нет, клянусь мудрецом, изобретшим для нас тетрактиду,
Вечной природы источник и корень всего, что на свете.
(151) В целом Пифагор, говорят, был последователем толкования и понимания Орфея и почитал богов примерно так же, как Орфей, – чтя их отображение в статуях и изваяниях из меди, он отвергал их человекоподобие и признавал божественные прообразы, всеобъемлющие и все проницающие мыслью, имеющие природу и образ, подобный всему, возвещают же о них обряды и мистерии, в которых содержится самое точное знание о богах. Еще он, говорят, соединил богословие и культ – то, чему научился у орфиков, и то, что заимствовал у египетских жрецов, а также то, что узнал от халдеев и магов и взял из Элевсинских мистерий и мистерий, совершающихся на Имбросе, Лемносе, в Самофракии, и, кроме того, заимствованное у других народов, у кельтов и иберов. [97] (152) Есть и среди латинян знакомые со «Священным словом» Пифагора, не все, но те, кто с охотой обучается доброму и не совершает ничего постыдного. Он говорил, что люди трижды совершают возлияние Аполлону, и тот прорицает с треножника потому, что Троица – первое рожденное число. [98] Афродите же нужно жертвовать что-нибудь числом шесть, ибо это число первое, которое включает в себя любую природу числа, а поделенное любым образом создает равенство составляющих его чисел, как отнятых, так и оставшихся. [99] Гераклу нужно приносить жертвы с наступлением восьмого месяца, учитывая, что он рожден семимесячным. (153) Пифагор говорит, что в храм надо входить в чистом и белом плаще и чтобы никто не спал в нем, утверждая, что бездеятельному сну подобает красный и черный цвет, белизна же есть свидетельство прямоты и справедливости помыслов. Он также учит, что, если в храме нечаянно прольется кровь, нужно очистить храм от нее или золотой тканью, или морской водой, так как вода возникла раньше всего другого, а золото – самое лучшее из всего существующего, так как оно устанавливает цену всему остальному. (154) Он запрещает рожать в храме, ибо это неблагочестиво, когда божественная часть души входит в тело в храме. Он учит на праздниках не стричь волос и ногтей, считая, что забота о нашем благообразии не должна заставлять нас забывать о власти богов. Он запрещает убивать в храме даже вошь, полагая, что ничто мертвое и ненужное не должно задевать божество. Он говорит, что богов следует чтить кедром и лавром, кипарисом и дубом, а также миртом [100] , и ничего не счищать листвой этих деревьев. Не чистить зубы мастикой, так как ему известно, что она является первым порождением влажной природы и питала первую нерасчлененную материю. Вареную пищу он советует не жарить, говоря, что не следует мягкость соединять с гневом [101] . Вслед за магами он запрещает сжигать тела умерших, считая, что мертвое не должно приобщаться ничему божественному. (155) Он считал наиболее благочестивым хоронить умерших в белых одеждах, намекая на простую и первую природу по числу и началу всего. [102] Более всего он призывает соблюдать хорошие клятвы, так как для нас будущее далеко, для богов же нет ничего далекого. Он считает, что бо́льшим преступлением перед богами считается убийство человека, а не причинение ему несправедливости (ибо право суда принадлежит Аиду), учитывая силы души и то, что ее сущность главная среди всего существующего. Он запрещает делать гроб из кипариса, так как скипетр Зевса сделан из кипариса или по какой-либо другой тайной причине. Перед обедом предписывает совершать возлияние Зевсу-Спасителю, Гераклу и Диоскурам, воспевая Зевса, сотворившего пищу и дарующего ее, а также Геракла, олицетворение природной силы, и Диоскуров, как образец согласия всего, что существует. [103] (156) Он говорит, что возлияние следует совершать не закрывая глаз: ничего из того, что прекрасно, не заслуживает стыда и позора. Он советовал всякий раз, когда гремит гром, прикасаться к земле в память о рождении всего сущего. Входить в храм он советует справа, а выходить по левую сторону, ибо правое – начало числа, называемого лучшим среди чисел, и основание божественного, левое же – начало четного и символ распадающегося. [104] Таковы, говорят, были проявления его благочестия, да и другие сохранившиеся рассказы о благочестии Пифагора можно оценивать согласно сказанному, так что довольно об этом.
Глава XXIX