Жизнь Николая Клюева

– Портрет Щербакова был бы ничего. Он большой мастер, писал меня не с натуры, а старался отразить мою поэзию. Несомненно, в картине чувствуется дух моих настроений, но все же это не все. У него не хватает решимости сделать иконописный портрет совершенно. Он иконопись знает великолепно и, конечно, мог бы сделать под старую новгородскую икону. Но что поделаешь? Сам говорит, что не решается. А вот бюст Дидриха <так! – К.А> – мне очень нравится. Он уловил и передал внутреннюю большую скорбь. Скорбь русскую, отражавшуюся в ликах времен татарского ига.

Собирается ехать в Полтаву.

– А вы? – спрашивает меня.

– Я в Житомир.

– А как там – дешево?

– Да. Я думаю жить в деревне.

– Хорошо бы, да дорого это теперь. Это не то, что раньше, когда все везде и всюду гостеприимно, радушно встречали. Теперь только и норовят, как бы обобрать».

На той же выставке 11 апреля 1928 года Клюев знакомится с семнадцатилетним Толей Кравченко, приехавшим держать вступительные экзамены в Академию художеств. В своих воспоминаниях (1977) А.Н. Яр-Кравченко рассказывает: «В 1928 году в зале <Общества> поощрения художеств, в Ленинграде, на улице Герцена, 38, была открыта выставка художников-куинджистов. Приехав издалека, я с жадностью рассматривал экспонированные там работы. Среди многочисленных зрителей я обратил внимание на пожилого человека с бородкой, в поддевке и сапогах. Сначала удивился, потом поразило, как он внимательно рассматривал рисунки, этюды и картины. Он смотрел, а вокруг него толпа. Все интеллигенция, люди искусства. Слышу, заговорил, да и как заговорил! Умно, осмысленно и толково. Я посмотрел еще раз на старика и пошел в следующий зал. Увидел прекрасные портреты Ф. Бухгольца. Среди изображенных артистов, писателей и поэтов был и человек с бородой. Вгляделся в надпись под портретом: «Поэт Н. Клюев».

К этому времени с группой зрителей в зал вошел и он. Я присоединился к идущим и оказался возле поэта. Рассматривая пейзаж, он склонился к этикетке, но, видимо, без очков не мог прочесть и обратился ко мне: «Вы не будете добры прочесть, что тут написано?» Я пробежал глазами и прочел вслух. Он поблагодарил меня, завязался разговор, и мы познакомились. Я сказал, что приехал поступать в Академию художеств. Он пожелал мне успеха, и мы пошли, продолжая осматривать выставку и обмениваясь мнениями. Долго ходили, устали и присели на диван отдохнуть; говорили об искусстве, литературе, он рассказывал о писателях, я завел разговор о Есенине, он прослезился, вспоминая о нем. К нам подошли две дамы. Клюев представил меня: «Вот молодой художник, знакомьтесь». Я назвал себя. «А это, – сказал Клюев, – жена Есенина, племянница графа Л.Н. Толстого, Софья Андреевна».* [В действительности С.А. Толстая-Есенина была внучкой Л.Н. Толстого]. – «Очень приятно». И я пожал протянутую мне руку. Осмотрев выставку, все пошли к Клюеву домой, на улицу Герцена. Это было началом нашего знакомства».

Знакомство обернулось дружбой, продолжавшейся почти шесть лет. В судьбе начинающего художника Клюев сыграл огромную роль: он ввел его в круг известных деятелей искусства, помогал ему своими советами; именно Клюев предложил ему называться Яр-Кравченко – под такой фамилией художник и вошел в историю советского живописного искусства. К А.Н. Кравченко обращены почти все стихотворения Клюева 1928-1933 годов, составившие неизданный сборник «О чем шумят седые кедры».

Анатолий Кравченко – последняя любовь Клюева, его неодолимая страсть. Любовные стихи, как и письма Клюева к Анатолию, говорят о вулкане неудержимых чувств, владевших поэтом: обожание, разочарование, ревность, терзание, гнев... «Ласточка моя светлая», «лебеденок», «мой песноглаз», «подснежник», «лосенок», «наследник души моей» – эти и многие другие ласковые слова, идущие от любящего сердца, читаем в сохранившихся стихах и письмах. Клюев по-матерински заботился о своем «лосенке», пытался предупредить его необдуманные шаги на житейском поприще, уберечь от опасных искушений и соблазнов. Он наставлял Анатолия в искусстве, воспитывал его художественный вкус. В одном из писем Клюев напоминает другу, что в течение шести лет утверждал его «путь в историю – в радужную страну живописи и поэзии».

Подобно Есенину, Анатолий стал для Клюева его духовным сыном, воспитанником. «Дорогое мое дитятко» – с этих слов начинаются письма Клюева к другу (тем же словом – «дитятко» – он называл и Есенина: «Рожоное мое дитятко...»). «Сладостный друг мой – дитя мое заветное и роковое!» – пишет Анатолию Клюев 10 мая 1932 года. «Томлюсь любовницей иль сыном – Не все ль равно?» (из стихотворения «Письмо художнику Анатолию Яру», 1932). Любовь к духовному сыну для Клюева – радость и источник вдохновения.