Жизнь Наполеона

Фердинанд VII, жертва презренного фаворита, отца, пораженного слепотой, скудоумных советников и могущественного соседа, оказался в Байонне на положении узника. Как вырваться из западни? Бежать можно было разве только обернувшись птицей, — так хорошо все было предусмотрено. Каждый день вводились новые меры предосторожности. Вал, окружавший город, день и ночь был усеян солдатами, ворота бдительно охранялись, всех, кто входил в город или выходил из него, тщательно осматривали. Распространился слух, будто Фердинанд пытался бежать; надзор стал еще более строгим. Он оказался в плену. Однако советники Фердинанда все так же упорно отвергали предложение в обмен на Этрурию уступить Испанию.

Император пребывал в сильнейшем беспокойстве, а порою испытывал и угрызения совести. Он видел, как неодобрительно Европа относится к тому, что он лишил свободы члена королевского дома, приехавшего для переговоров с ним. Держать Фердинанда в плену для Наполеона было столь же затруднительно, как и вернуть ему свободу. Оказалось, что Наполеон совершил преступление — и не может воспользоваться его плодами. Он вполне искренне, с жаром говорил испанским министрам: «Вам следовало бы сменить ваш образ мыслей на более либеральный, быть менее щепетильными в вопросах чести и не жертвовать благом Испании ради интересов семьи Бурбонов».

Но министры, по совету которых Фердинанд приехал в Байонну, были не способны усвоить такие взгляды. Сравните Испанию, какою мы видим ее в последние четыре года, довольную своей позорной участью и являющуюся предметом презрения или ужаса для других народов, с Испанией, обладающей двухпалатной системой и конституционным королем в лице Жозефа Бонапарта — королем, имеющим то преимущество, что, подобно Бернадоту, он опирался только на свои заслуги, и при первой несправедливости или глупости, им совершенной, его можно прогнать и вновь призвать законного монарха.

Никогда еще ум Наполеона не работал так усиленно. Каждую минуту он придумывал какое-нибудь новое предложение, которое немедленно приказывал сообщить испанским министрам. В таком тревожном состоянии человек не способен лицемерить; можно было прочесть все, что происходило в душе и в мыслях императора. У него была душа доблестного воина, но политическим талантом он не обладал. Испанские министры, с благородным негодованием отвергавшие все его предложения, играли выигрышную роль. Они все время исходили из того, что Фердинанд не имеет права располагать Испанией без согласия народа[140]. Их непреклонность приводила Наполеона в отчаяние. Ему впервые пришлось встретить серьезное противодействие — и при каких обстоятельствах! Оказывалось, что скудоумные советники испанского короля в своем ослеплении действовали способом, наиболее просвещенным и в то же время наиболее затруднительным для противника. В этой смертельной тревоге Наполеон одновременно хватался за самые различные мысли, за самые различные проекты. Он по нескольку раз в день вызывал лиц, которым было поручено вести переговоры, и посылал их к испанским представителям, ответ неизменно был один и тот же: жалобы и отказы! После возвращения своих посланцев Наполеон, с обычной для него быстротой мысли и ее словесного выражения, всесторонне обсуждал вопрос. Когда ему говорили, что нет никакой возможности убедить принца Астурийского променять свою испанскую и американскую державу на маленькое Этрурийское королевство, что после того, как его лишили одного трона, обладание другим должно казаться ему весьма ненадежным, — Наполеон отвечал: «В таком случае пусть он объявит мне войну!»

Человек, способный на такой странный выпад, отнюдь не является, как бы нас ни старались в этом уверить, неким подобием Филиппа II. В этом возгласе звучит благородство, и даже немалое. В нем также проявил себя разум.

Тот же характер носит беседа, опубликованная г-ном Эскоикисом: «Впрочем, если ваш принц находит мои предложения неприемлемыми, он может, при желании, возвратиться в свое государство; но предварительно мы совместно определим дату этого возвращения; а затем между нами начнутся военные действия».

Один из французских посредников утверждает, что он доказывал Наполеону всю неблаговидность его предприятия. «Да, — ответил император, — я сознаю, что то, что я делаю, нехорошо. Что ж, пусть они объявят мне войну».

Он заявлял своим министрам: «Я имею основания считать это дело чрезвычайно важным для моего спокойствия; мне крайне необходим флот, а ведь оно будет стоить мне тех шести кораблей, которые находятся в Кадиксе».

В другой раз он сказал: «Если бы эта история обошлась мне в восемьдесят тысяч человек, я бы не начинал ее; но мне потребуется не более двенадцати тысяч, а это пустяк. Эти люди не знают, что такое французские войска. Пруссаки вели себя так же, как они, а ведь известно, чем это для них кончилось».