Жизнь Наполеона

Во время одной из этих бесед, происходившей с глазу на глаз, императоры долго обсуждали вопрос о сравнительных преимуществах монархии потомственной и монархии избирательной. Потомственный деспот горячо защищал избирательную монархию, а воин, взысканный успехом, отстаивал наследственные права. «Как мало вероятия, что человек, случайно, в силу своего рождения, призванный к власти, обнаружит дарования, необходимые, чтобы управлять государством!» «Как мало людей, — возражал Наполеон, — обладали теми качествами, которые дают право на это высокое отличие! Цезарь или Александр встречаются раз в сто лет, если не реже; вот почему избрание, как-никак, все же является делом случая, и наследственный порядок, безусловно, лучше, нежели игра в чет и нечет».

Наполеон покинул Тильзит в полной уверенности, что приобрел дружбу императора Александра, уверенность в достаточной мере нелепая, но это заблуждение прекрасно, оно столь возвышенного свойства, что посрамляет тех, кто клевещет на императора; в то же время оно показывает, что Наполеон не был создан для политики. Его перо всегда наносило ущерб тому, чего он достигал мечом. Будучи проездом в Милане, он беседовал с Мельци о континентальной блокаде, в ту пору являвшейся, что было вполне естественно, любимым предметом его разговоров. Этот замысел имеет большую ценность, чем вся жизнь кардинала Ришелье[124]. Он едва не увенчался успехом, и вся Европа снова к нему возвращается[125].

Мельци указал Наполеону, что Россия обладает сырьем, но не имеет промышленности, и что маловероятно, чтобы царь долго соблюдал обязательство, явно нарушавшее интересы дворян, столь опасных в этой стране для ее правителей. Наполеон ответил, что рассчитывает на личное дружеское расположение, которое он внушил Александру[126]. Итальянец подскочил от изумления. Непосредственно перед тем Наполеон рассказал ему эпизод, показывавший, как мало можно было рассчитывать на могущество Александра, даже если бы личные его симпатии были на стороне Франции. В Тильзите Наполеон выказал особую учтивость генералу Беннигсену. Александр это заметил испросил Наполеона о причине такого внимания. «Откровенно говоря, — сказал Наполеон, — я этим путем хочу снискать вашу благосклонность. Вы препоручили ему свою армию, и того, что он пользуется вашим доверием, достаточно, чтобы он внушил мне чувство уважения и — дружбы»[127].

Глава 35. Австрийский поход. Битва при Ваграме

Ваграмская кампания

Два императора — властитель Юга и властитель Севера — встретились в Эрфурте[128]. Австрия поняла, какой она подвергается опасности, и начала войну с Францией. Наполеон покинул Париж 13 апреля 1809 года. 18-го он был в Ингольштадте. За пять дней он дал шесть сражений и одержал шесть побед. 10 мая- он у ворот Вены. Однако армия, уже развращенная деспотизмом, не проявила той доблести, как при Аустерлице.

Если бы главнокомандующий австрийской армией использовал указания, которые, как говорят, были ему тайно переданы генералом Бельгардом[129], он мог бы захватить в плен Наполеона, неосторожно переправившегося на левый берег Дуная, в Эслинг. Императора спас маршал Массена. Наполеон даровал маршалу княжеский титул, но в то же время постарался его унизить тем, что наименовал его князем Эслингским, напоминая тем самым о проигранном сражении. В этом уже проявилась придворная мелочность. Что народы должны были подумать о таком знаке отличия?

Австрия на мгновение стала на путь здравой политики. Она начала искать опору в общественном мнении и поощряла восстание в Тироле. Генерал Шастелер[130] отличился настолько, что деспот удостоил его своего бессильного гнева. «Moniteur» именует его «презренным Шастелером». В 1809 году генерал этот подготовил в Тирольских горах то, что в 1813 году «союзам добродетели» предстояло совершить на полях под Лейпцигом.

От битвы при Эслинге до победы при Ваграме французская армия была сосредоточена в Вене[131]. Тирольское восстание лишало ее необходимых припасов. В ней насчитывалось семьдесят тысяч больных и раненых. Граф Дарю[132] проявил изумительное искусство в деле снабжения ее при столь тяжелых условиях, но его подвиги замалчивались, ибо говорить о них значило признать наличие опасности. В этот промежуток времени, который мог оказаться роковым, Пруссия не посмела шевельнуться.

Одним из фактов, более всего способных служить оправданием тому, что происходит на острове св. Елены, — если какая бы то ни было несправедливость вообще может когда-либо найти оправдание, — является гибель книгопродавца Пальма[133]. Император велел военно-полевому суду в окрестностях Иены приговорить его к смертной казни; но как бы деспотизм ни старался, ему не уничтожить книгопечатания. Если бы ему дали возможность это сделать, престол и алтарь могли бы надеяться на возврат блаженных дней средневековья.