— Да, все ради тебя, Сереженька. Не ради станции, ее жителей. Ради тебя. Зачем столько усилий? Уверяю только из-за тебя. Ты должен гордиться своей персоной, не так ли? Столько внимания… А кто я, какая разница? Теперь-то это твоих рук дело. И тебя будут казнить на рассвете. А мне пора, извини… — Звук легких, еле слышимых и удаляющихся шагов. Куда-то в сторону выхода.
— Ты хоть скажешь, как зовут-то тебя?
— Ах, да. Зови меня Димкой… — После этих слов Сергей смог лишь опуститься возле решетки на колени, и заплакать.
Свет фонарика моргнул и неожиданно погас, скрывая в темноте его палачей. Сергей продолжал стоять связанный, не делая попыток к побегу. Да и куда тут убежишь? Тоннель тупиковый. Дальше ничего нет. Да и смысл? Есть ли смысл?
— Стоять, не двигаться! — Донесся до него голос командира отряда. — Слышишь?
— Да, слышу, слышу! — откликнулся бывший начальник СБ. Его коллеги — теперь его палачи. Прикольно… — И стою.
Главный постучал по фонарику. Тот моргнул, на несколько мгновений осветив окружающее пространство и людей, направивших на него свои автоматы, потом снова погас. За их спинами Сергей различил человека, которого там раньше не было, и лицо которого было ему до боли знакомо. В это лицо он вглядывался каждый вечер, пытаясь себе представить, как бы теперь, по прошествии стольких лет, выглядел бы его братик. Этот человек, пристально глядя на Сергея, хищно улыбался. Улыбкой, которая была не свойственна самому Сергею. А на левой скуле белел шрам, тот самый, который Димка заполучил еще в детстве. Свет снова погас.
— Да, мать твою! — Выругался главный и принялся опять колотить по фонарику. Наконец, свет вновь появился и больше не пропадал, а фигура из прошлого словно растаяла в темноте позади его палачей.
— На прицел! — Скомандовал командир. — Товсь! Пли!
Сергей умер с улыбкой на лице и спокойствием умиротворенного человека. Его брат-близнец, Димка, был жив! А значит, что он не виноват в его смерти, а все остальное уже не важно. Ни подстава, ни смерть, ни предательство…
Метровик
Странные шаркающие звуки донеслись из тоннеля. Иван Горенков, по прозвищу «Горе», толкнул товарища в бок, чтобы тот тоже обратил внимание на них. Тот быстро развернулся к станковому пулемету, укрепленному на баррикаде крайнего дозорного поста, и врубил мощный прожектор, закрепленный на его станине.
Яркий луч вспорол темноту, вырвав у нее метров двадцать тоннеля и одинокую фигуру, прижавшуюся к одному из тюбингов.
— Руки за голову! — Тут же заорал Иван, направляя в сторону странного человека АКСУ. — Ни с места! Петь, держи его на мушке. Пойду, осмотрю.
— Давай, — вяло согласился тот, видимо не усматривая в скорчившейся грязной фигуре человека ничего опасного. — Только смотри, Горе, осторожней.
Иван лишь махнул рукой и, обойдя накиданные друг на друга мешки с песком, подошел к незнакомцу. Это был старик, настолько ветхий, что Иван не мог сообразить, как вообще тот держится на ногах. От него разило странной гнилостью, словно не только одежда начала разлагаться, а и он сам. Балахон, по всей видимости, едва спасавший от холода, царившего в тоннеле, был изодран, и через дыры в нем угадывалось жутко худое тело.
— Эй! — Горе легонько ткнул дулом автомата отвернувшуюся от света фигуру. — Ты кто?
— Я есмь бремя! — Тут же проскрипел, разворачиваясь, старик. Иван застыл, разглядывая черты его лица. Жутко лохматые спутавшиеся волосы на голове и длинная седая борода с трудом давали это сделать, но все же было видно, что морщины, покрывающие лицо, создавали неповторимую и жуткую маску, из-за которой невозможно было угадать возраст этого человека и понять, не кукла ли он. Странное, конечно ощущение, но именно оно возникло у Ивана. Будто заглянул в лицо восковой кукле, созданной кем-то для совершенно непонятных целей. А вот взор был острый и жгучий, словно сверлящий насквозь, и видящий намного больше, чем взгляд обычного человека.
— Что? — Переспросил Иван, явно не поняв старика.
— Бремя — это то, что должны нести падшие люди. — Пробормотал старик, вглядываясь куда-то в сторону.
— Ясно все! — Вздохнул Иван, закатив глаза и подхватив за плечо старика, повел его к баррикаде. — Слышь, Петь. У нас тут юродивый нарисовался.
— Горе! Ты с ума сошел? — Донеслось оттуда. — А если он чумной? Ты всю станцию под удар подставляешь!
— Да брось, Петь. Юродивых эта напасть стороной обходит. Я сам его к начальнику отведу, а потом к доктору. Тебе даже почесаться не придется. — Ивану всегда было жалко «странных» и, особенно, идиотов всяких. И ничего он с этим поделать не мог.
— Ну, смотри. На себя ведь ответственность берешь.
— Да ладно, — отмахнулся тот. — Пусть хоть у костра погреется…
— Мама, я не хочу! — Девочка отодвинула от себя тарелку с дурно пахнущей похлебкой и, поджав губы, уставилась в темный угол их крохотной палатки.
— Ешь! — Требовательно проговорила мать, придвигая дочери тарелку обратно, — Иначе, на голову одену!