Жизнь наградила меня

В Штатах у Бродского, помимо западных интеллектуалов, образовался круг и русских друзей. Но они не знали рыжего, задиристого и застенчивого Осю. В последние пятнадцать лет своей жизни он постепенно превратился в мэтра, в Гулливера мировой поэзии. И новые друзья неизбежно относились к нему с почти религиозным поклонением.

…Наше семейство оказалось в несколько особом положении. Мне посчастливилось оказаться в том времени и пространстве, когда будущее солнце Иосиф Александрович Бродский только-только возник на периферии сразу нескольких ленинградских галактик.

В течение тринадцати лет, вплоть до его отъезда из Советского Союза в 1972 году, мы проводили вместе много времени. Он любил наш дом и часто бывал у нас. Мы были одними из первых слушателей его стихов.

Когда он уехал, мы звонили друг другу и переписывались. А три года спустя после его отъезда наша семья тоже переселилась в Штаты. Мы продолжали видеться и общаться до января 1996 года. Иначе говоря, в отличие от тех, кто знал его или тут, или там, мы оказались свидетелями почти всей его жизни.

Эта давность и непрерывность определила специфику наших отношений. Мне кажется, что Бродский воспринимал нас с Витей Штерном как родственников. Может быть, не самых близких. Может быть, не самых любимых. Но мы были из его стаи, то есть «абсолютно свои».

Иногда он раздражался, что я его опекаю, как «еврейская мама», даю непрошенные советы и позволяю себе осуждать некоторые его поступки. Но, с другой стороны, передо мной не надо было ни красоваться, ни казаться. Со мной можно было не церемониться, можно было огрызнуться, цыкнуть, закатить глаза при упоминании моего имени. Мне можно дать неприятное поручение, но и откровенно рассказать то, что мало кому расскажешь, попросить о том, о чем мало кого попросишь. Мне можно позвонить в семь часов утра и пожаловаться на сердце, на зубную боль, на бестактность приятеля или истеричный характер очередной дамы. А можно и в полночь позвонить: стихи почитать или посплетничать.

Бродский прекрасно осознавал природу наших отношений и, несмотря на кочки, рытвины и взаимные обиды, по-своему их ценил. Во всяком случае, после какого-нибудь интересного события, встречи или разговора он часто полушутя-полусерьезно повторял: «Запоминай, Людесса… И не пренебрегай деталями… Я назначаю тебя нашим Пименом».

Не только в этой главе, но и на протяжении всей книги Бродский уже появлялся (и будет появляться) довольно часто. Ведь это воспоминания о нашей общей молодости, о друзьях, с которыми мы были связаны долгие годы.

Знакомство

Имеются две версии нашего знакомства.

Первая – что это произошло в 1945 году. Бродский, ввиду малолетства, помнить этого не мог, но не отрекался, а благосклонно кивал головой: «Очень может быть». Свидетелей этой версии нет.

Вторая – что в 1959 году. Бродский прекрасно это помнил, да и свидетели могут подтвердить.

Первая версия нашей первой встречи выглядела так. Месяца через полтора после Победы, то есть в середине июня 1945 года, в город вошли войска Ленинградского фронта. Был солнечный, необычно жаркий день. Мы с мамой и папой стояли на углу Воинова и Литейного, а с Выборгской стороны двигались через Литейный мост колонны войсковых частей. Они шли словно в коридоре, образованном ликующей толпой. Народ встречал солдат восторженно, им бросали цветы, конфеты и даже эскимо. Многие плакали, в том числе и мои родители.

Когда мимо торжественно проходила конница, многие женщины подбегали к кавалеристам и подсаживали к ним на седло своих детей. Дети, попискивая от восторга, проезжали полквартала, а мамы шли рядом и через несколько минут детей снимали.

Рядом с нами стояла семья, не знаю, почему я ее запомнила: высокий мужчина в военно-морской форме, коротко стриженная молодая женщина в очках и рыжий мальчик лет пяти. Мальчишка весь извелся: плакал и просил, чтобы его тоже прокатили верхом, а мама говорила: «Ты слишком маленький, все эти дети старше тебя, им по крайней мере десять лет». Так его и не прокатили…

«Может быть, это был ты?»

«Вполне возможно, – согласился Бродский. – Мы точно с родителями там стояли, и больше всего на свете я хотел прокатиться верхом, но мне не разрешили». И, глядя на Иосифа, я вдруг отчетливо увидела рыжего страдающего мальчишку. Он ли это был?

Версия вторая: 20 мая 1959 года праздновалась свадьба моей институтской подруги Гали Дозмаровой. Происходила она в 18-метровой комнате на Коломенской, 27. Среди гостей преобладали геологи и геофизики, а также поэты из Горного «Лито» и, в том числе, мой любимый тогда поэт Глеб Горбовский.

Но, прежде чем рассказать о самом знакомстве с Бродским, я, будучи назначена Пименом, должна описать жениха и невесту, а также грубой кистью в несколько мазков обозначить фон, на котором действовали наши герои.