Жизнь на волоске

Ну а дальше жизнь пошла по строгому армейскому распорядку. Занятия по боевой и политической подготовке. Тревоги. Веселые случаи и грустные минуты. Усталость. Внезапная тоска. Ошибки. Наказания. Походы. Товарищи, с которыми не страшно подняться в атаку. Трудности. Вечера художественной самодеятельности. Дороги. Пыль над колоннами. И песни — боевые солдатские песни, парящие над безбрежными просторами на легких крыльях молодости. Короче говоря, это была пора возмужания, когда человек нуждается в дружески протянутой руке и доброжелательном ободряющем слове. И в эту нелегкую пору Матей всегда мог рассчитывать на помощь и поддержку бойцов и командиров. И потому поэт и сегодня вспоминает их добрым словом.

Не обходилось, разумеется, и без разного рода неприятностей. Однажды Шопкин допустил какое-то нарушение. Офицер, имя которого приводить здесь не имеет смысла, поставил его перед товарищами в учебном классе и назидательно произнес: «Писакам и бумагомарателям я спуску не даю».

Сильные переживания были связаны с первыми учениями, когда бойцы отважно штурмовали горные кручи. У Матея возникало чувство, что он словно бы летит над землей, совершает невероятные героические подвиги и взоры всей страны обращены на него. В такие минуты он явственно слышал голос матери: «Служи, мой мальчик, так, чтобы не посрамить наш род…»

Летом 1958 года Матею выпало особое испытание. Тогда-то он впервые узнал, что такое страх. В те дни на Ближнем Востоке разразился острый кризис. Часть, в которой служил Шопкин, подняли по тревоге, погрузили в эшелон и повезли через всю страну. День стоял жаркий и душный. Все бойцы были необычно молчаливы и серьезны. Даже проплывающие за окнами живописные горы не вызвали ни в ком восхищения.

— У всех было какое-то неясное предчувствие, что мы отправляемся на войну, — рассказывает Матей Шопкин. — Ну а умирать в двадцать лет никому не хотелось. Помню, тишину в вагоне нарушил тогда один из самых молчаливых в обычное время солдат: «А ну, ребята, давайте-ка споем!» Не все мы сразу откликнулись на его призыв. И все же песня, поначалу негромкая, с каждой минутой набирая силу, разнеслась над эшелоном. Я тогда почувствовал в душе острую боль. Боль и стыд… Корил себя за то, что не я предложил запеть. А ведь принято считать, что поэту подобает быть среди всех самым сильным и отважным. И эти внутренние боль и стыд изгнали из моей души остатки страха и опасений. В одно мгновение я словно бы стал другим. Чувствовал себя готовым ко всему — к войне, к схватке с врагом, к смерти… Тот случай стал для меня большой проверкой. А обычные проверки случались чуть ли не каждый день. В сущности, вся армейская жизнь есть одна непрерывная проверка воли, смелости и всех человеческих добродетелей.

Спрашиваю поэта, были ли у него различного рода критические моменты во взаимоотношениях с сослуживцами. Шопкин отвечает, что отношения с подавляющим большинством людей у него были самые сердечные. Но случались и столкновения. Тем более что он никогда не любил ловчил, хитрецов и подлиз.

Однажды ему пришлось посидеть и под арестом. В тот раз он позволил себе вступить в слишком острый спор с одним младшим сержантом, на лице которого не часто появлялась улыбка. Тот доложил командиру, и Матей попал под арест. Но на следующий день в городе проходило какое-то торжество, на котором Шопкин должен был читать стихи. По настоянию майора Спасова командир роты освободил его на два-три часа. Стихи в тот раз Матей читал с каким-то особенным вдохновением. Когда в зале еще гремели аплодисменты, он отправился досиживать свой срок. На душе было тяжело. Может быть, потому, что младший сержант поступил с ним чисто формально и не до конца честно. Утешало лишь то, что публика очень тепло встретила его стихи.

Самое волнующее переживание Шопкина за годы солдатской службы было связано с принятием военной присяги. Свои чувства в те минуты он передал в написанном по горячим следам стихотворении «Клятва». В нем он пишет о дне присяги как о неповторимом, светлом и величественном дне, когда перед красным Боевым Знаменем он поклялся в верности своему народу. Поклялся винтовкой и песнями служить любимой родине, всегда быть ее верным солдатом.

Матей Шопкин всегда признавал, что армия не только сформировала его как воина, но и многое дала ему как молодому автору. Его стихи не раз появлялись в военной печати, часто звучали по радио. Майор Спасов внимательно следил за его успехами и не упускал случая отметить наиболее удачные стихотворения, сказать доброе слово. Сейчас Шопкину ясно, что заместитель командира по политической части порою был более щедр, чем того заслуживали его поэтические опыты. По-видимому, майор Спасов хотел его поддержать и приободрить в самом начале творческого пути.

Ни в какое другое время Матей Шопкин не писал так много, как в годы солдатской службы. За успехи в боевой и политической подготовке и за создание поэмы, посвященной Петру Атларскому — геройски погибшему в борьбе с фашизмом солдату, — Шопкину было присвоено звание ефрейтора.