Жизнь, которую мы потеряли

Актер, игравший Тома, вышел на авансцену, поднял воротник горохового пальто, закурил сигарету и сообщил зрителями, что уезжает из Сент-Луиса, оставляя мать и сестру. Я вдруг почувствовал, как у меня сдавило грудь, перехватило дыхание, ком застрял в горле. На глаза навернулись слезы. Это просто актеры, сказал я себе. И просто парень, который произносит вслух заученные реплики. Вот и все. Том жаловался, что до сих пор слышит голос Лауры и видит ее лицо в цветном стекле флаконов духов. И пока он говорил, у меня перед глазами вставал Джереми, который смотрел на меня из окна в тот последний раз, когда я уезжал прочь: он не двигался, не махал рукой на прощание, его глаза обвиняли меня, умоляя не уезжать.

А потом этот сукин сын на сцене поглядел прямо на меня и сказал: «О Лаура, я хотел уйти от тебя и не могу! Я не знал, что так предан тебе, и потому не могу предать».

Я не мог остановить слезы, катившиеся у меня по щекам. Не решился поднять руку, чтобы вытереть их – это привлекло бы ко мне внимание. Поэтому я позволил им свободно струиться по лицу. И тут я почувствовал, как Лайла осторожно взяла меня за руку. Я не смотрел на Лайлу. Она тоже на меня не смотрела. Только сжимала мою руку до тех пор, пока парень на сцене не закончил говорить и боль в моей груди не улеглась.

Глава 27

После спектакля мы с Лайлой отправились к Семи углам – месту скопления различных баров и закусочных на западном берегу кампуса, названному так из-за реально сбивающего с толку пересечения в одном месте множества дорог. По пути туда я рассказал Лайле о своей поездке в Остин, о том, что оставил Джереми с мамой и Ларри, о синяках на спине у Джереми и о расквашенном носе Ларри. Ведь нужно было хоть как-то объяснить Лайле, почему пьеса вызвала у меня такое смятение чувств.

– А как по-твоему, Джереми ничего не угрожает? – спросила Лайла.

– Не знаю. – Хотя, если честно, я знал. В том-то и была вся проблема. И причина того, что последняя сцена пьесы разбередила мне душу. – Может, не стоило уезжать? Может, не стоило поступать в колледж? – (Лайла не ответила.) – Но, с другой стороны, я ведь не мог вечно оставаться дома. Никто меня об этом и не просил. Я имею право жить собственной жизнью, так?

– Он твой брат, – ответила Лайла. – Нравится тебе или не нравится, но это хоть что-нибудь, да значит.

Я хотел услышать нечто совсем другое.

– Выходит, я должен бросить колледж и поставить крест на всем, чего я собирался добиться в жизни?

– Мы все несем свой груз, – сказала Лайла. – Жизнь прожить – не поле перейти.

– Тебе легко говорить, – обиделся я.

Лайла резко остановилась и посмотрела на меня с такой яростью, какую обычно приберегают для любовных ссор.

– Мне нелегко говорить. Совсем нелегко.

Она повернулась и пошла вперед, ее щеки слегка раскраснелись от зябкого ноябрьского воздуха. Холодный фронт уже вовсю надвигался, предвещая зимние морозы. Какое-то время мы шли молча, но потом Лайла слегка сжала мой локоть. Похоже, так она давала понять, что хочет сменить тему. И это вполне меня устраивало.

Мы нашли бар, где было несколько свободных столиков, а громкость музыки не превышала максимальное число децибел, позволяющее нормально общаться. Я обшарил глазами зал в поисках укромного местечка и нашел кабинку подальше от стоявшего кругом шума. Мы сели, и я принялся усиленно искать тему для светской беседы.

– Значит, ты уже на третьем курсе? – спросил я.

– Нет, только на втором, – ответила Лайла.

– Но тебе ведь уже есть двадцать один год, так?

– После школы я пропустила один год. И только потом поступила в колледж.

К нам подошла официантка принять заказ. Я заказал «Джек Дэниэлс» с кока-колой, а Лайла – «Севен ап».

– Решила ударить по крепким напиткам? – пошутил я.

– Я не пью спиртного, – сказала Лайла. – Раньше пила, но сейчас уже нет.

– Мне как-то неловко пить в одиночку.

– Я отнюдь не поборница трезвости, – объяснила Лайла. – И ничего не имею против употребления алкоголя. Это просто мой выбор.

Когда официантка поставила напитки на стол, многоголосицу бара взорвал громкий рев, донесшийся из того угла, где за столом сидели поддатые мужики, соревновавшиеся, кто кого переорет в бессмысленном споре о футболе. Официантка закатила глаза. Я оглянулся через плечо на группу парней, устроивших нечто вроде дружеской потасовки, которая, как я из своего опыта знал, под влиянием алкогольных паров легко могла перерасти в пьяную драку. Однако вышибала в дверях, похоже, за ними приглядывал. Я расслабился и устроился поудобнее.