Жизнь как жизнь и фэн-шуй в придачу

А вот когда появляются дети, женские дружбы иссякают. Постепенно. Незаметно. Как ручейки в жаркое лето. Дружбу нужно кормить своим временем. А его-то и нет. И вся твоя личная свобода во времени и пространстве ограничивается длиной веревки, которой ты привязан к центру — к семье, а длина определяется безопасностью для семьи твоего отхода от центра и скоростью возвращения назад. И, в общем-то, не важно, тебе дали этот поводок или ты сам отмерил его для себя. По большому счету, ты все равно не можешь мчаться на другой конец города утешать подругу, если тебе нужно бежать в детский сад за ребенком. Или висеть на телефоне, жалея и успокаивая кого-то, если собственные дети не накормлены, собака скулит под дверью и… да мало ли еще каких тысяч «надо» впиваются в нас ежедневно?! И выбор между «надо сделать для детей, мужа» и «хочется пообщаться» мы все чаще и чаще делаем в пользу «надо». А потом обнаруживается, что и ты привык вариться в собственном соку, и без тебя привыкли обходиться. И пойти бы тебе (поехать — в условиях-то города!) к подруге, пожаловаться «на жизнь», пообщаться по-человечески, а уже и неудобно — мало ли, чем она занимается, у нее своих дел — выше крыши, а тут тебя принесет нелегкая…

Вот и выходит, что пойти тебе не к кому. И друзей у тебя не осталось. Потому что то, что осталось, это — приятельство. А с приятелей и спрос другой.

Что это меня понесло анализировать динамику распада человеческих взаимоотношений? А просто на душе крайне паршиво, а пойти — не к кому. Совершенно не к кому.

Собственно, и жаловаться-то не на что. Просто очередной приступ болезни, называемой «синдромом женского одиночества». Очередное обострение, так сказать. Это значит, что никто тебя не любит, и жизнь, понятное дело, не удалась, и впереди абсолютно ничего хорошего не светит. И самое обидное, что вокруг — яркий солнечный день, и народ вокруг бодр и достаточно жизнерадостен, у всех свои проблемы, и до тебя нет дела никому.

— Жанна, привет! А я думаю: куда ты пропала? Не звонишь, не приходишь…

О, Господи! Вот так встреча!

— Здравствуй, Верочка! — Когда-то Вера назначила меня своей подругой и периодически, раз в два-три дня, звонила, по полтора часа жалуясь на несчастную семейную жизнь. Муж ее, конечно, золотым не был, но выдержав час-другой Верино пиление, и ангел Божий забросил бы свою лиру и перешел на русский народный. Учитывая же, что Верин супруг мужественно (вот истинное употребление этого слова!) живет с ней больше двух десятков лет, страдальцу как минимум уже давно надлежит поставить прижизненный памятник. И не известно еще, он ли начал пить, не вынеся ежедневных Вериных скандалов, или у Веры поехала крыша при виде того, во что превращается ее веселый, компанейский Толик.

— А я тебя все вспоминаю. И завидую.

— Вера, чему?!

— Как — чему? Ты же со своим развелась! А — я? Рассказать, как я живу — не поверишь!

— Верочка, что случилось?

— Мой-то опять вчера нажрался. До подъезда дополз, из лифта вывалился и залег поперек двери. А чего, плохо, что ли? Дождь не капает, и свет не мешает — ты ж знаешь, лампочки у нас в подъезде отродясь не было. Соседка мусор пошла выносить, в темноте на что-то мягкое натыкается, а оно ее за ногу — хвать! Та с перепугу мусорным ведром его огрела и — в крик! Муж ее выскочил на помощь, посветил фонариком, а там — мое сокровище в их помоях плавает! Картофельные очистки — за ушами, яичная скорлупа — за пазухой. Они давай в мою дверь звонить: забирай, дескать! Заволокли, как мешок, в коридор. Так мешок-то хоть чистый. С него помои не текут. Ромка посмотрел и говорит: «Мам, может, давай его назад вытащим, пусть проветрится?» А?! Каково ребенку на папеньку смотреть?!

— А ты?

— А что — я? Я балкон открыла, чтоб он всю квартиру не провонял, и спать пошла. Утром растолкала и говорю: «Морду умой и вали на работу!» Нет, ты представь, так эта орясина еще и «пиджак чистить» затребовала. Ему, видите ли, на люди с утречка с гнилыми помидорами в кармане не с руки выходить. Нет, как я тебе завидую! Ты же представить не можешь себе, какая ты счастливая!

Когда Верочка, полностью облегчив душу, наконец соизволила отпустить меня, я точно знала, какие именно чувства испытывает унитаз при тесном общении с больным диареей.