Жизнь как цепочка обстоятельств

– А… Молодец… Ну пока.

Дверь за отцом закрылась. Миша постоял в прихожей, втянув голову в плечи, и побрел в комнату. «А кто ж тогда маме помогает… А кто в Новый год стих длинный выучил, что все удивились… А как я с Сашкой подрался, то он первый начал, а соседка на меня сказала… А я всегда здороваюсь со всеми… и делюсь… и все хорошо делаю…» Но в гуще доводов упорно всплывал убийственный контраргумент: от хороших мальчиков папы не уходят!

Мама все не шла, и Таня не шла. В комнате потихоньку темнело. Миша лежал поперек кровати, чувствуя непреодолимую лень и понимая, что отец ушел от него правильно. Правильно! Раз он такой… Валяется, делать ничего не хочет. Плохой!.. Да, плохой. Он уж почти не сомневался в этом, а все-таки снова и снова пытался припомнить и рассказать жестокому обвинителю, засевшему в голове и, бесспорно, уличившему его, обо всех хороших поступках, которые он, Миша, когда-либо совершал.

3

– Вот знаешь, что больше всего убивает? – Мишина мама сидела у подруги на кухне и плакала. – Я не понимаю. Ничего не понимаю… Почему? Что произошло? Необъяснимо! – Марина вытерла мокрое лицо платком и в который раз достала из сумочки письмо, полученное от бывшего мужа месяцев восемь назад, когда все еще было хорошо. Она тогда жила с детьми на даче, Сергей – в городе. – Вот, посмотри… – Она отыскивала нужные строчки, водя по бумаге пальцем. – Совсем же недавно писал: «Лапа моя, я так скучаю…» – Марина быстро пробегала по письму глазами, бормоча знакомый до мелочей текст. – Вот: «Не знаю, как дотяну до выходных…» Или… Постой… Где это? А, вот: «Без тебя пусто, ничего не хочется… Только ты и дети придаете смысл…» – она всхлипнула и уткнулась в платок.

Ира молчала.

– Да уж… беда… – прошептала наконец, понимая, что требуются какие-то слова. – Да, Мариш, действительно… Эту историю объяснить трудно, все как-то так внезапно… – замямлила было. Но вдруг ее прорвало: – Нет, я другого не пойму: ты-то о чем убиваешься?! Вот откуда такая мировая скорбь?! Добро бы любила – куда там, даже тяготилась! Ты вспомни, вспомни, сколько раз мне жаловалась, что у всех мужья как мужья, а у тебя – Костров, что он психованный… Говорила?

– Да, но…

– Ну вот… И что к собственным родителям плохо относится, и вообще человек неважный… Мол, никакого просвета. А теперь, глядя на твои мучения, можно подумать, ты сокровище потеряла, души в муже не чаяла! Нет, это я просто ничего не понимаю! Господи, да ведь когда ты сказала, что он от вас слинял, я же, грешным-то делом, подумала: наконец-то! Отмучилась девочка, освободилась. Сможет-таки нормальную жизнь начать. А получается, все тебе плохо: и с ним не так, и без него не эдак.

– Да, конечно, – оправдывалась Марина, – конечно, Костров имел свои недостатки. Но, понимаешь, только теперь я осознала, что Серега был мне родным человеком. Ведь, в сущности, никто, никто, кроме него, меня по-настоящему не любил. А главное…

– Да как это – по-настоящему? Это как?

– Ну, это – все для меня. В рот мне смотрел, каждое слово ловил, заботился, лишнего движения не давал сделать…

– А оно тебе надо? Ты же не инвалид! Ну в чем тут кайф, не понимаю, – никакой свободы, всюду он, постылый, на подхвате…

– Зато я знала, что все будет нормально, потому что Сережка за всем проследит.

– Понятно. Знаешь, к ответственности тоже привыкнешь. Зато человеком себя почувствуешь.

Марина зло отмахнулась:

– Да не в этом дело. Просто… Ну, необъяснимо, понимаешь? Это мучает. Почему он изменился? И так внезапно! Что случилось? Это-то и есть самое тяжелое… Тут мистика какая-то – сглаз, порча… ну не знаю… Или, может, в секту затянули… Ну необъяснимо же! То обожание, преклонение – а то вдруг ненависть! Именно ненависть – за что? Говорит – другая женщина, говорит, чтобы не приставала, а то детям помогать перестанет. При чем дети-то?