Жизнь как она есть

Ларин зашел к партизанскому связному Михаилу Шакалю. Как и Марат у Аксенчиков, не раздеваясь, он лег отдохнуть, но жена Шакаля Аксинья Романовна, заметив перебегающих поле немцев и полицаев, разбудила Ларина. Он убегал через открытое поле к лесу, но пуля настигла его.

Немцев и полицаев было больше сотни. Они окружили деревню, а потом, когда началась стрельба, все стянулись к кустарнику, где залег Марат.

Своих лошадей Марат и Ларин спрятали на задах дома Лиходеевского. Дом этот стоял на отшибе, в километре от села.

Шуре и ее матери было видно, как немцы и полицаи все ближе и ближе подбирались к тому месту, где залег Марат. Многие из них тут же замертво падали, но других это не останавливало. Слышали они, как разорвалась сначала одна граната, потом и вторая.

Стрельба сразу прекратилась.

Татьяна Новакова была жива и даже не ранена, когда к ней подбежали немцы. Они били ее чем попало, издевались над ней, раздели донага, а после прикончили.

Над трупом Ларина тоже глумились, он был весь исколот штыками и ножами.

Полицаи рыскали по деревне, искали лошадей и повозки, чтобы увезти убитых Маратом немцев и полицаев. Добрались они и до хутора Лиходеевского.

Предатель Иван Баранович увидел лошадь и велел ее запрягать. Когда лошадь выехала за ворота, Баранович вдруг узнал ее и закричал:

— Это Орлик! Маратов Орлик!

Баранович и гитлеровцы погнали Лиходеевского обратно к сараю, а там стояла лошадь Ларина.

Баранович и немцы тут же убили не только Лиходеевского, но и его жену, его престарелую слепую мать и четверых детей, один меньше другого.

Всех жителей деревни Хоромицкие — и женщин, и стариков, и детей — стали сгонять на площадь.

Против них построили немцев и полицаев, поставили пулеметы.

Привезли на многих подводах (их было больше десяти) трупы немцев и полицаев.

Немецкий офицер, обращаясь к своим солдатам и полицаям, сказал:

— Смотрите! Их всех убил один мальчишка. Да, да! Не взрослый солдат, а мальчишка. Мы хотели взять его живым, но он не сдался. Он бился до последнего патрона, до последней гранаты. Он крикнул, что сдается в плен, и убил гранатой себя и всех, кто к нему подбежал. Если бы вместо вас мы имели таких мальчишек, мы давно бы покончили с партизанами!

Не понимая зачем, Шура пересчитала мертвых немцев и полицаев на подводах: их было двадцать девять! Офицер обернулся к жителям деревни:

— У кого ночевали партизаны? Признавайтесь, иначе ни один из вас отсюда не уйдет.

Шура стояла не дыша, почувствовала, что мать толкает ее в бок и словно приказывает. «Шурочка, надо нам признаться, люди безвинные пострадать могут».

— Повторяю! Если вы не выдадите виновных, всех закроем вот тут (он показал на сарай), подожжем, и никто не выйдет. Вся ваша партизанская деревня до последнего дома сгорит. Все вы сгорите. Я считаю до трех…

Только Шура приготовилась с матерью выйти вперед, видят: подбежал к офицеру Головинчик, тоже предатель, и быстро-быстро зашептал ему на ухо.

Офицер что-то крикнул по-немецки и бросился бежать. За ним немцы, полицаи и подводы с мертвыми.

Все стояли и ничего не понимали. Поняли только тогда, когда в Хоромицких появились партизаны.

Партизанский лагерь стоял всего в восьми верстах от этого села, там услышали выстрелы, поспешили на помощь, но опоздали.

Партизаны принесли убитых Ларина, Марата и Татьяну.

Командир попросил рассказать, как все произошло.

На Ларина и Татьяну было невозможно смотреть, до того они были изуродованы. Марата, видать, они не тронули. Он был без сапог, без шинели, лицо бледное, спокойное, с сурово сдвинутыми бровями, только вся грудь разворочена и в крови.

Командир, обращаясь к местным жителям, сказал:

— Запомните навсегда нашего юного разведчика Марата Казея. Он дрался и погиб, как герой, за нашу свободу, за вас и ваших детей.

В Хоромицких чтят память Марата Казея. После войны, когда позалечили раны, отстроились, как-то пришли в себя, зажили мирной жизнью, собрали колхозники деньги и своими силами поставили мраморный памятник, на котором золотом написано: «Здесь 11 мая 1944 года погиб четырнадцатилетний юный герой Марат Казей, воспитанник станьковской школы Дзержинского района».

Памятник стоит рядом с домом Аксенчиков.

Навсегда этот мальчик, который нашел свой последний приют у них в доме, живет не только в памяти Александры Васильевны, но и в памяти ее детей. И будет жить в памяти внуков.

В 1965 году судили в Минске предателей.

Свидетельницей на суде была и Аксинья Шакаль из Хоромицких.

Глядит Аксинья — вызывают одного. Глаза быстрые: зырк-зырк; на нее глянул, и тут она его узнала. Это он забежал к ним в дом, когда Ларин убежал, а дочка ее Маруся у стола стояла. Он выстрелил в нее — попал в руку. А потом в дом к Шуре Аксёнчик побежал и там учинял расправу. Ее и мать бил. Как же Аксинье не узнать его было, хоть и лет много прошло.

Только стоит он перед судом и говорит:

— Я мало зла принес. Только был, когда ловили Марата.

— Какого Марата? — спрашивает судья.