Жизнь Ивана Семёнова, второклассника и второгодника

– Ты абсолютно неправ, – сказала Лёлишна. – Виноват ты лишь в том, что без разрешения вышел погулять и играл в футбол.

– Нет-нет, я все равно буду переживать. Долго. Мучительно.

– Вот как раз переживать тебе и нельзя. Иди лучше умойся.

– И все равно буду переживать. Даже умытый.

– И добьешься, что тебя положат в больницу.

– За что?! – ужаснулся дедушка.

– Чтобы лечить. Если не удается вылечить тебя дома, я отправлю тебя в больницу. Нельзя переживать с утра до вечера по любому поводу.

– Хорошо, – угрюмо согласился дедушка. – Я постараюсь выполнить твои указания. Но без переживаний жить еще труднее, чем с переживаниями.

Как только сели завтракать, явился Петька. Вид у него был помятый и растерянный.

Когда мальчишка рассказал, что его покинули родители, а вместе с ними и бабушка, все рассмеялись.

Пока все смеялись, Петька расправился со всей яичницей.

А пока смеялись над тем, как он уснул по дороге в милицию и проспал до утра, Петька доел что-то со сковородки (а что – не успел разобрать).

– Это все ерунда, – задумчиво сказал он. – Вот лампочки, семь штук, забыл выключить, ямку в новом столе провертел – вот это хуже. Взяли бы вы меня к себе, дядя дрессировщик!

– Зачем?

– Да хоть зачем! Не может ведь быть, чтоб я хуже мартышки оказался. Да чтоб польза от меня была, хочу! – жалобно воскликнул Петька. – А то вред один! Самому надоело!

– Ну, раз надоело, – сказал Эдуард Иванович, – значит, соображать уже начал. А раз соображать уже начал, значит, со временем поумнеешь. А то ведешь себя как грудной младенец. Ешь, спишь, делишки разные вытворяешь.

– Плюешься, – добавил дедушка.

– Хватит тебе младенцем быть, – продолжал Эдуард Иванович.

– Грудным, – весело добавил дедушка.

– Ладно, ладно! – угрожающе проговорил Петька.

– Вы меня еще узнаете. Я таким замечательным буду, что меня когда-нибудь вывесят! Видали на Ленинской улице Доска почета «Лучшие люди города»? Там я буду!

– Все может быть, – сказала Лёлишна. – А на поруки тебя брать?

– А ну их, эти поруки! Сам я себе – порука. Лёлишна с Эдуардом Ивановичем пошли мыть посуду, а Петька вышел на балкон.

– Переживаешь? – спросил, подойдя, дедушка. – Я тебе завидую. Тебе можно переживать. А мне запретили. Категорически. А это было моим любимым занятием.

– Я переживать не буду, – твердо ответил Петька. – Хватит. Буду себе какое-нибудь дело искать.

И тут он увидел своего отца и бабушку. Они выходили из-за угла дома.

– Папа! – не своим от радости голосом закричал Петька. – Бабушка! Я тут! Я здесь! Я к вам! И умчался.

Продолжаем нашу программу.

ПРОЩАНИЕ ЗЛОЙ ДЕВЧОНКИ СУСАННЫ КОЛЬЧИКОВОЙ С ЧИТАТЕЛЯМИ! ЧИТАЙТЕ О ЕЕ ПОСЛЕДНЕМ ВЫСТУПЛЕНИИ В НАШЕЙ ПРОГРАММЕ!

Пробегая от подъезда к подъезду, Петька увидел невероятную картину.

До того невероятную, что не мог не остановиться. Ему навстречу шла Сусанна Кольчикова с небольшим чемоданчиком в руке и с авоськой – в другой. Шла одна, опустив голову.

Одна!

– Ты куда это? – прямо-таки обалдело спросил Петька.

Сусанна подняла заплаканные глазки, всхлипнула и ответила:

– Мы больше не увидимся. Прощай навсегда.

– Прощай, конечно, – сказал Петька, – тем более что навсегда. А куда ты?

Но злая девчонка больше не сказала ни слова.

Ушла, всхлипывая тонко и жалобно.

Ее отправили в пионерский лагерь, потому-то она и брела, опустив голову.

А вот почему она шла одна, сама несла (сама!) чемоданчик и авоську, это следует объяснить.

Вчера, прибежав из цирка без туфель и бабушки, Сусанна плюхнулась на диван и закрыла глазки.

И пронзительнейше застонала.

– ЕЩЕ ЧТО? – грозно спросил папа. – ОПЯТЬ ЧТО-НИБУДЬ?

– Где туфли? – спросила мама.

– Где бабушка? – спросила старшая бабушка.

– Она ИЗБИЛА меня, – со стоном ответила злая девчонка. – В цирке. При всех. Дала мне ЗАТРЕЩИНУ. И бросила на улице. Ой… как мне страшно ужасно…

– Довели, – мрачно заключил папа.

– Я петь больше для нее не буду, – сказала старшая бабушка. – И хрюкать не буду. И мяукать не буду. И куд-кудакать не буду. И вообще я уезжаю. К брату. В Ка-лугу.

У Сусанны было такое ощущение, словно она ехала в трамвае по знакомому-знакомому маршруту, а приехала, например, на Луну.

Сквозь полуопущенные веки злая девчонка следила за тем, что происходило вокруг, и ничего не понимала.

Ей становилось ясно: происходило что-то непонятное, невиданное, страшное, что впоследствии будет еще непонятнее, еще невиданнее, еще страшнее.

Родители и бабушки почему-то вроде бы перестают ее слушаться. Были такие добрые, такие послушные…

– Ну… ладно!

Она дернулась всем телом, затем подергала левой и правой ногами попеременно.

– Это мне надо дергаться! – крикнул папа уже обычным голосом. – Это ты нас издергала! Нас сегодня вызывали в домовой комитет! И правильно! И смеялись над нами! И правильно!

– Посмотри, она все еще дергается, – прошептала мама.

– ПУСТЬ! – отрезал папа. – Не боюсь нисколько. Завтра она поедет в пионерский лагерь, будет жить как все. Пусть попробует там дергаться.

Тогда Сусанна стала хрипеть.

– Ей плохо, – прошептала мама.