Жизнь и судьба: Воспоминания

Химики почитают своего профессора, Виктора Ивановича Спицына, очень импозантного и авторитетного в институте. Они правы, профессор Спицын — член-корреспондент Академии наук и в дальнейшем полный академик. Мне нравится Софья Абрамовна Соболева, которой я сдаю экзамен по марксизму. Совсем не похожа на «марксистку», просто хорошая женщина. С Абрамом Мироновичем Лопшицем (его называли «Лопшик»), математиком (по-моему, геометром), и с его дочерью Галей Шестопал (фамилия ее матери) я дружу. Хотя в семье все математики, но любят и знают литературу, страстные любители музыки, милые, добрые — и у них есть дома самая настоящая небольшая арфа, предмет моего восхищения. Когда вернулись в Москву, я забегала к ним не раз, благо жили в центре, в Староконюшенном, во дворе, в старинном маленьком двухэтажном домике, очень для них подходящем, — вся семья роста небольшого, и впечатление от их домика — сказочное. Снабжали меня книжками, особенно запомнилась одна — о Франциске Ассизском[191]. А супругам Зильберманам очень понравились мои вязаные кофточки. Когда приехала мама, очень просили их осчастливить маминым вязаным искусством и всегда старались заплатить как можно больше или достать продукты, что было важнее денег.

Мы, филологи, увлекаемся лекциями Людмилы Васильевны Крестовой и ее неразлучного друга (приехали вместе, живут вместе — одна семья) Веры Дмитриевны Кузьминой[192]. Как читает стихи Людмила Васильевна по курсу лекций — то Лермонтов, то Тютчев — бросаешь ручку и просто вслушиваешься в каждое слово, в каждый звук. Вера Дмитриевна скучнейший XVIII век (так всегда считали студенты) превращает в целую драматическую поэму. Сколько страстей, сколько страданий — ни следа скуки. Людмила Васильевна одобряет мой интерес к Тургеневу, ею же инспирированный, и уже намечает тему моей будущей дипломной работы о Тургеневе во французской критике, которую я буду сочинять в Москве. С Верой Дмитриевной, или «ВэДэ», как ее называет Леночка Голубцова, и с Людмилой Васильевной у меня доверительные отношения, но я не очень понимаю, почему они так враждебно относятся к Борису Александровичу Грифцову. Что-то здесь есть загадочное, но училась и у них обеих, и у Бориса Александровича с большим энтузиазмом.

В Людмиле Васильевне и Вере Дмитриевне есть что-то родное, близкое, ласковое. Чувствуют мою заброшенность, одиночество и отвечают приветом сердечным. Когда же я тяжело заболела, летом 1942 года, они, единственные, не официально, а дружески, мне помогли. Привели откуда-то врача Бройтмана (эвакуирован из Кишинева, уроженец Румынии), и тот установил серьезную болезнь сердца — эндокардит, воспаление внутренней сердечной сумки. Чем лечить? Лекарств нет. Мои благодетельницы лечат меня гомеопатией, настойками. Помню два пузырька, из которых капаю поочередно в стаканчик с водой и пью. Сил у меня нет совсем — лежу пластом. Спасибо, девочки помогают, и комнату нам дали другую, большую, светлую (а это уже помощь А. З. Ионисиани). Мне кажется, что вся моя болезнь от истощения и тоски. Мама, мама, где она?

Чтобы отвлечь от тяжелых дум, Людмила Васильевна устраивает около моей кровати настоящее научное заседание, читает интереснейший доклад. Девочки, мои подружки по общежитию, усаживаются рядком, пришли знакомые студенты с других курсов и аспиранты. Людмила Васильевна повествует нам о сложных отношениях Л. Н. Толстого и И. С. Тургенева в связи с историей незаконной дочери Ивана Сергеевича, в конце концов ставшей настоящей француженкой. История очень драматичная. Людмила Васильевна оперирует документами, и выясняется картина как будто семейная, но на самом деле гораздо шире, приоткрывающая безвыходность общественного положения и юридической бюрократии во Франции, а не только в России. Людмиле Васильевне свойственна тщательная работа с архивными материалами. Мы знаем, по ее же рассказам, как она выявила подложность записок А. О. Россет-Смирновой, той самой «черноокой Рассети», которой восхищались Пушкин и его современники и которая была близким другом Гоголя. Ряд текстов в этих записках оказался на совести дочери Смирновой[193]. Запутанную историю подложных фактов Людмила Васильевна как прекрасный текстолог доказала вполне.

Не знаю, помогла ли гомеопатия, а, может быть, скорее, усиленное питание (об этом позаботился Александр Зиновьевич) и наше увлечение пивом, но я, слава Богу, поправилась.

Вера Дмитриевна и Людмила Васильевна — мои кумиры. Обижать их нельзя. Но как раз я стала свидетельницей нанесенного Вере Дмитриевне оскорбления.

Как писала я выше, жизнь не только студентов, но и преподавателей, нелегкая. Не все имеют давние ойротские связи, как Н. А. Баскаков, который даже открыл в институте ойротское отделение и потом вывез его в Москву. Но Н. А. человек благородный, воспитанный, скромный и всегда готов помочь нуждающимся, пользуясь знанием языка, обычаев и старыми знакомствами.