Жизнь и судьба: Воспоминания

Надо сказать, что в разговорах, не только между собой, но и со знакомыми «словарный запас» лосевский необычайно расширялся. Он любил совсем необычные, нетрадиционные словечки и выражения, то придуманные им, то откуда-то заимствованные. Я даже составила как-то целый словарь таких словечек, выражений, мелких анекдотических штрихов, заимствований из русской литературы, каких-то афористических реплик, памятных строчек, забавных обращений и наименований, из которых приведу некоторые.

Например, когда Алексею Федоровичу наливали последнюю чашку чая, он всегда просил «1/22» Почему? Загадка. Но Виктор Троицкий (математик-физик) и Константин Кедров (поэт-философ), каждый сам по себе, пришли к выводу, что это минимальная единица финикийского алфавита, основы древнегреческого. Но впрочем, может быть, Алексей Федорович об этом и не думал, а инстинктивно чувствовал? Как знать? Вместо того, чтобы сказать Валентине Михайловне или мне — «помолитесь обо мне», он всегда говорил «подумайте, подумай обо мне» (такое было и во времена лагерной переписки конспиративное выражение, но оно у нас сохранилось). Оба они, Алексей Федорович и Валентина Михайловна, когда хотели подчеркнуть в человеке добрые чувства, считали, что он относится к нам «благоуветливо» (это слово из церковного обихода), а иных, вертлявых и болтливых, Алексей Федорович называл «вертунами» и «свистунами» (это относилось, в частности, и к Исаю Нахову); тот, кто занимался ерундой, — «Мартын с балалайкой». Очень важный — «фон барон Харахон Дудкин», а льстивый — «Сахар медович», тупой — «Бардадым» и «дуботолк». Кто заигрывает с дамами и приударяет за ними — «водолаз» (вместе ловеласа) или пускается в «чекемеке», а то и в «запепе-коко». Храбрец выступает в «неглиже с отвагой», а если запутался, значит, «Митроша ошибся». А то вдруг вместо «предварительно» — «провизорно», и деньги — «авуары», и почести — «онёры». Сам о себе — «жив курилка», «стреляный воробей», «мужик хитрый».

Любимые иронические словечки — «фордыбачить» (хорохориться), «остаканиться» (успокоиться). Когда Валя Завьялова привезла шубу из Венгрии, Алексей Федорович, посмеиваясь, спросил: «Шуба-то по кости тебе» (это полненькой Вале). А уж если пошла полная путаница, то всегда вспоминал знакомого аспиранта-грузина еще 1930-х годов Григория Матвеевича Каландарашвили, который забавно рассказал однажды, как ведут себя обезьяны в зоопарке: «Она хватает, потом сосайт, потом бросайт», или «пожар в сумасшедшем доме», или «битва русских с кабардинцами» (старинная олеография). «Полнота жизни» — когда со всех сторон наука, дела, люди, а когда неприятности, тогда «жить вредно», и кто этого не понимает, значит, его «не переехали». Когда бедный Алексей Федорович устал и мы все ему уже надоели, он начинает напевать слова старого душещипательного романса «я фа-па-са-тыню удаляюсь от прекрасных здешних мест», и все кончается на ночь снотворным под названием «успокоиловка» и «мавзолеевка» (последняя всегда вызывает у меня поистине гомерический смех). Но в конце концов Алексей Федорович вспоминает какой-то ответ некоего мифического мужика на вопрос канцлера Бисмарка, как он живет: «Ничего» (конечно, передается с немецким акцентом). Оказывается, Бисмарку ответ так понравился, что он любил произносить в трудные моменты это слово по-русски.

С аспирантами особенно бывало весело. Если кто-либо плохо знал особенности 3-го склонения древнегреческого в сравнении с санскритом, то Алексей Федорович, подражая Епиходову (из чеховского «Вишневого сада»), качая головой, приговаривал: «Что-ето-такое, что-ето-такое». Колеблющейся аспирантке говорил: «Чего ты волнуешься, как Адриатическое море?» (это почти горацианское «Ad Lydiam»). На блестящий ответ следовала похвала: «Адски шикарно, как говорили Белградские гусары». Иной раз Алексей Федорович вспоминал юность и популярную оперетту «Вова приспособился»: «Я капитан с собачьим нюхом и тонким слухом. Я знаю всех и все, да, да» или «Всех на кол посажу, всех на кол посажу» (эти песенки попали в фильм В. Косаковского «Лосев»). А если уж дела совсем плохи, то значит, «мы попали в запендю» и «кибитка развалится».

Как-то, диктуя Юдифи Каган, Алексей Федорович сказал: «Муслить совсем другой глагол, чем мыслить». А когда она удивлялась многообразию и тонкости греческих частиц (это ведь целая симфония), о которых писал знаменитый знаток древних языков С. И. Соболевский, Алексей Федорович с задором бросил: «Вы, нынешние ну-т-ка!»