Жизнь и судьба: Воспоминания

Алексея Федоровича приглашают, как ни удивительно, в 1942 году в Московский университет, где его прочили в заведующие кафедрой логики. В этом же году он получил звание доктора филологических наук, так как философских дать побоялись. Лосев пользуется большим успехом у студентов-философов МГУ, и снова начались обвинения в идеализме, во вредном влиянии на студентов (благодаря проискам бывших «друзей», в том числе Павла Сергеевича Попова, и бдительных партийных идеологов факультета, особенно Зиновия Белецкого), а затем последовал перевод в Московский государственный педагогический институт имени В. И. Ленина, где Лосев профессорствовал как филолог до конца своих дней. Но и там до 1960-х годов партийные руководители кафедры классической филологии профессор Н. Ф. Дератани, доцент Н. А. Тимофеева создавали нетерпимую обстановку для А. Ф. Лосева, любимца студенческой аудитории, человека независимого и творческого. Еще с середины 1940-х годов В. М. Лосевой и мне много пришлось бороться за профессора Лосева. Валентина Михайловна скончалась в 1954 году, а в 1958-м Алексея Федоровича лишили штатного места в институте, и мне пришлось обращаться за помощью в высокие инстанции, чтобы восстановить Алексея Федоровича. Я обратилась к академику М. Б. Митину, который еще в 1943 году сыграл главную роль в присуждении степени доктора филологических наук Лосеву. У Митина был симпатичный молодой референт, Геннадий Константинович Ашин, с которым я договорилась о встрече и которому рассказала о новом преследовании Алексея Федоровича со стороны парткома и Н. А. Тимофеевой. М. Б. Митин принял меры, и Алексей Федорович остался на штатной должности в институте. Надо сказать, что об этом факте из биографии Лосева и моем обращении к М. Б. сам Ашин вспоминал через десятки лет, уже будучи солидным ученым, профессором МГИМО и МГУ — значит, запало в душу давнее событие. Наш старый друг, профессор В. В. Соколов, рассказал мне 28 ноября 1999 года, что на юбилее Анатолия Семушкина — ему 60 лет (вот хороший ученый и порядочный человек, Алексей Федорович давал в свое время отзыв о его кандидатской работе, а он приходил к нам на Арбат) — Г. К. Ашин сам поведал В. В. о нашем знакомстве и помощи в один из тяжелых моментов биографии Лосева (а сколько таких было!) [264]. Да и меня сократили в Московском областном пединституте, где я работала десять лет (поздравили с докторской!). Но тут случилось чудо, умер заведующий кафедрой классической филологии МГУ все тот же гонитель Алексея Федоровича профессор Дератани, и меня пригласили на эту кафедру. Я защитила докторскую в 1958 году, заведовала кафедрой до 1996 года. Положение Алексея Федоровича укрепилось. При новом зав. кафедрой общего языкознания (шла большая реорганизация факультета) профессоре И. А. Василенко в начале 1960-х годов А. Ф. Лосев обрел в институте наконец-то достойное место.

Еще в первые годы знакомства с А. Ф. Лосевым Валентина Михайловна предчувствовала с ним глубочайшую связь. Недаром в 1919 году ей приснился сон о том, как мать Алексея Федоровича передала ей сына. В любви к Алексею Федоровичу, писала она, «вся задача моей жизни», «весь смысл жизни моей на земле» (запись в дневнике 1/III 1919 года, 3 часа ночи).

В своих воспоминаниях о лагерной жизни Н. П. Анциферов так писал о чете Лосевых: «Все чаще приходили радостные новости о досрочных освобождениях. Был освобожден и А. Ф. Лосев. Но жена его, заключенная по его делу, освобождена не была, и Алексей Федорович остался вольнонаемным. Как живо помню я эту дружную высокую чету, направлявшуюся из 1-го лагеря в Управление на работы. Жена Лосева Валентина Михайловна произвела на меня глубокое впечатление какой-то особой душевной грацией, одухотворяющей все ее движения. Блестяще образованная, умная, талантливая, она могла бы много достигнуть в своей специальности — астрономии. Но она всю свою жизнь, все силы своей богато одаренной души посвятила мужу, любя его как человека, безгранично и страстно веря в его великое призвание философа. Каждая встреча с ними была для меня большой радостью» [265].

…Вот я и переступила через порог кабинета и села напротив человека в черной шапочке и шотландском пледе (осень сырая, промозглая). Руки крепко удерживают львиные головы черного кресла, и стук ноги нетерпеливый, совсем как на экзамене, но здесь, в этом мрачном, темном кабинете, в сто раз похуже экзамена. «Ну-с, приступим», — сказал профессор Лосев.

И началась моя новая жизнь. Началась она в доме разоренном, где собраны слабые признаки единого и целого прошлого бытия. Меня встречает полный хаос разбитых вещей, груды гниющей картошки в прихожей, где на стенах трогательный греческий орнамент — волна и меандр — это постарались ребята из бывшей Строгановки. Называется — подсластить жизнь. Недаром и в дальнейшем: как беда, так Валентина Михайловна покупает что-нибудь сладкое, приятное, да и я так же стану поступать.