Жизнь и смерть генерала Корнилова

День был на удивление тихим, будто природа, поняв, что произошло, присмирела, пригорюнилась — ни ветра, ни дождя, ни снега, ни холода, ни угрожающей пасмурной наволочи на небе, и птиц почти не было видно, вот ведь как, словно бы они попрятались, убрались подальше от людей — если уж люди вон что делают друг с другом, не жалеют ни стариков, ни детишек, кровь пускают почём зря, то что же они могут сотворить со слабыми небесными птахами! Страшное время наступило в России.

И белые и красные начали выпускать программы — их было много, этих программ, и что одни, что другие писали их одними и теми же словами, иногда даже целые абзацы, целые страницы были одинаковыми, и все хотели одного — счастья для России.

Хотели, чтобы люди в этой стране жили богато, не боялись завтрашнего дня, чтобы дети не знали, что такое война, чтобы звенели песни, смех, цвели яблони, а в домах, что в городе, что в деревне, пахло хлебом. Эта цель была главной у людей, взявшихся за оружие. Ради этой цели — общей для всех них — они и метелили друг друга.

Погибали в этой беспощадной драке лучшие. Земля делалась сирой, холодной, нищей — не хватало не только хлеба, но и умов и сильных людей, будущее страны было тёмным.

Но что было бы, если б воюющие люди объединились во имя великой цели, во имя России? Поколения, пережившие Гражданскую войну, очутились бы совсем в иной стране — в той, между прочим, о которой так мечтал генерал Корнилов, сын обычного казака-бедняка и нищей казашки. И мечтал генерал Алексеев — крестьянский сын...

Впрочем, все эти рассуждения — совсем из других материй — из пропагандистских, а пропаганда хоть и влияла на умы людей, как бормотуха, выпитая без закуски, но народ её не любил, считал брехнёй, от которой ничего хорошего ждать не следует.

Так считала половина Добровольческой армии. Будущего у этой армии не было.

Когда на гроб Корнилова бросили первые комья земли, многие из тех, кто находился на похоронах, заплакали: неужели всё кончено?

Да, всё было кончено.

Таисию Владимировну невозможно было узнать — она сгорбилась, постарела, в голове появились седые пряди, рот скорбно сомкнулся в сухую, неразжимающуюся старческую скобку. Глаза были сухие — она не плакала, слов но бы в ней иссякли слёзы. А слёзы у неё были, много слёз, ночью она просыпалась от того, что надо было выжимать набухшую влагой подушку, а днём слёзы пропадали. На Таисию Владимировну нельзя было смотреть без боли.

Она ненадолго пережила мужа — всего на несколько месяцев. Да она и жить-то уже не хотела, света не видела в самые яркие солнечные дни, дни для Таисии Владимировны перемежались с ночами, цвет у времени теперь был только один — тёмный. Жизнь без мужа потеряла для неё смысл.

Она угасла тихо, незаметно: в один из тёплых осенних дней её не стало.

Говорят, перед смертью Таисия Владимировна произнесла слабым, едва слышным шёпотом следующие слова:

— Я довольна тем, что Бог послал мне такого мужа, как Лавр Георгиевич, лучшего мужа просто быть не может... Считается, что русским женщинам на роду написано хоронить своих мужей, они не имеют права до тех пор уйти на тот свет, пока не похоронят своего мужа. Я могу уйти, мне уже можно...

Таисия Владимировна пошевелила рукой, пытаясь поднять её, чтобы перекреститься, но сил не было, рука безвольно упала на грудь. Врач кинулся к умирающей, ухватил руку за запястье, попытался нащупать пульс. Пульса не было.

Произошло это двадцатого сентября 1918 года. Диагноз был поставлен простой, проще не бывает — воспаление лёгких. Но умерла Таисия Владимировна не от воспаления лёгких, а совсем от другой хвори — от тоски по мужу.

Похоронили её в одной ограде с мужем, на берегу Кубани, куда с полей приносился игривый ветер, пахнущий ржаными колосьями...

Когда в немецкую колонию пришли красные, то один из них, командир полка в жёлтых кожаных штанах и таких же сапогах, поинтересовался:

   — А где похоронен генерал Корнилов?

Кто-то из доброхотов, которые на Руси водились, увы, во все времена, показал на могилу, обнесённую скромной деревянной оградой:

   — Тута!

Командир в кожаных штанах приказал разрыть могилу. В имении в это время застряла сестра милосердия, которая вместе с Корниловым совершила Ледяной поход, но жестоко заболела брюшным тифом и свалилась в беспамятстве. Её оставили на ферме выздоравливать.

Из могилы извлекли один труп, в чёрной форме, с чёрными погонами. Это был Неженцев. Командир в кожаных штанах послал за сестрой милосердия.

Та пришла бледная, шатающаяся от слабости.

Командир ткнул в труп рукой:

   — Это Корнилов?

Сестра, борясь со слабостью, медленно покачала головой:

   — Нет.

   — Зарыть! — приказал командир полка. — Чернопогонники нам и даром не нужны.

Гроб с телом Неженцева вновь опустили в могилу. Достали второе тело — в серой тужурке, с серебряными генеральскими погонами. Командир в кожаных штанах торжествующе рассмеялся — и без всяких вопросов-ответов было понятно, что это — тело Корнилова.

Тем не менее он спросил у сестры милосердия:

   — Это Корнилов?