Жизнь и смерть генерала Корнилова

Штаб решили разместить в доме, где находилось станичное правление. Около правления уже толпился народ. Слышались крики «Слава Корнилову!». Генерал относился к таким лозунгам равнодушно — не замечал их.

Когда он в сопровождении Хана Хаджиева поднимался на высокое крыльцо правления, на него свалился здоровенный, потный мужик в казачьей фуражке, лихо сдвинутой на ухо.

   — Кто такой? — спросил он у Корнилова, отёр крупной, испачканной ружейной смазкой ладонью лицо.

   — Корнилов, — спокойно ответил генерал, выжидающе глянул на здоровяка, тот в ответ хмыкнул и выхватил из-за пояса револьвер.

Опоздал он на несколько мгновений, Корнилов успел спрыгнуть с крыльца вниз, а здоровяк попал под выстрел Хана, тот всадил в него пулю почти в упор, здоровяк вскрикнул и повалился лицом вперёд, на ступеньки крыльца. Хаджиев спрыгнул вниз, к Корнилову.

   — Вы живы, Лавр Георгиевич? Пуля не зацепила?

   — Жив, — неожиданно недовольным тоном ответил тот. — Пули, слава богу, перестали меня брать.

Лучше бы он этого не говорил. Хотя погибнуть ему было суждено не от пули, но всё же...

Внутри дома, в правлении красные разместили корниловских разведчиков, взятых в плен, — все они были связаны и соединены друг с другом верёвкой. На полу валялись россыпи винтовочных патронов. Патроны лежали горами, целые, новёхонькие, с блестящими задками капсюлей. Было также много стреляных гильз. Тут же находились несколько раненых стонущих красноармейцев.

Один из них, лежащий в большой луже крови, открыл сожжённые жаром и мукой глаза, попросил Корнилова:

   — Браток, пристрели меня... Ну, пожалуйста! Очень мучаюсь. Больно.

Корнилов отрицательно покачал головой:

   — Нет.

   — Пристрели, прошу...

   — Нет! Я раненых не добиваю! — И, повысив голос, как в атаке, Корнилов скомандовал зычно: — В госпиталь его!

Раненый застонал и снова опустил голову в лужу крови.

   — В госпиталь его! — повторил приказ Корнилов.

В Новодмитровской к Добровольческой армии примкнул большой отряд кубанских казаков. Корнилов свежим силам обрадовался. Теперь у него под началом находилось девять тысяч человек. Артиллерийский парк также пополнился — насчитывал теперь шестнадцать орудий. Были и пулемёты — пятьдесят стволов.

Корнилов начал готовиться к схватке за Екатеринодар. В Екатеринодаре позиции прочно держала армия под командованием Сорокина. Драка предстояла нешуточная. Корнилов разбил Добровольческую армию на бригады, их получилось три — две пеших под командой генералов Романовского и Маркова и одна конная, которую возглавил генерал от кавалерии Эрдели.

У Сорокина же под началом было двадцать тысяч человек. Плюс четырнадцать орудий и несколько бронепоездов.

Готовясь к решительному бою с Корниловым, Сорокин издал следующий приказ: «В случае враждебного выступления в г. Екатеринодаре с чьей-либо стороны город Екатеринодар будет подвергнут артиллерийскому обстрелу; чрезвычайным комиссаром г. Екатеринодара назначается Макс Шнайдер; буржуазный класс Екатеринодара немедленно должен выступить на позиции для рытья окопов. Саботаж будет подавляться кровью и железом».

Корнилов, усталый, невыспавшийся, с тёмным лицом, с искорками седины, пробивающимися сквозь чёрные густые волосы, занял угловую комнату, одно окно которой выходило на реку, вспухшую под желтоватым, славно обильно политым конской мочой, льдом, второе — в поле, где были вырыты свежие окопы — позиции одного из полков, стоявшего во второй линии.

Напротив кабинета Корнилова в просторной комнате разместилась команда связи, рядом, по левую руку — штаб, чуть дальше — перевязочная комната.

Вечером, в пять часов, начали штурм Екатеринодара. Первым на штурм пошёл полк Неженцева.

После штурма выяснилось, что от полка осталось шестьдесят семь человек, сам же полковник был убит. Когда он поднимал людей в атаку, в него попали сразу две пули: одна — в голову, вторая в грудь — угодила точно в сердце. Тело Неженцева вытащили из боя, полк отступил.

Поздно вечером, в темноте Корнилов собрал военный совет армии. Был генерал угрюм, расстроен, губы плотно сжаты, глаза ввалились. В походе он сильно постарел, седины в голове прибавилось — седел он с каждым днём всё больше. Из руки Корнилов не выпускал палку.

   — Екатеринодар нам надо взять во что бы то ни стало, — заявил он на военном совете. — Прошу высказываться по этому поводу.

Корнилова поддержал только Алексеев, остальные были едины в своём мнении: Екатеринодар брать рано. Несмотря на это, Корнилов произнёс жёстко, тоном, не терпящим возражений:

   — Атакуем Екатеринодар первого апреля!

На том военный совет и закончился. Генералы тихо, стараясь не бряцать шпорами, словно в доме был покойник, разошлись. В штабной комнате остался Деникин. Он озадаченно поскрёб бородку, поправил её и, воспользовавшись тем, что отношения у них с Корниловым были такие, что генералы могли задавать друг другу любые вопросы, спросил:

   — Почему ты настаиваешь на незамедлительной атаке, Лавр? Не лучше ли перевести дыхание, собраться с силами и потом ударить наверняка?

Корнилов покачал головой, покусал губы.