Жизнь и смерть генерала Корнилова

Верхний и часть нижнего этажа были заняты заключенными. В двух комнатах помещались несшие внутреннюю охрану туркмены. В одной из свободных комнат жили офицеры георгиевцы и офицеры туркмены, в другой – георгиевцы. Внутреннюю охрану несли текинцы, а внешнюю – георгиевцы.

Отец и сын

С Верховным в Быхов, как я уже говорил, прибыли два эскадрона, а именно второй эскадрон с его командиром ротмистром Натензоном и 3-й – с командиром Бек Узаровым, искренно преданным Верховному, и с веселыми и храбрыми офицерами, прапорщиками Баба Ханом Менглихановым и Генэ Мистуловым.

Комендантом Быхова Верховный неожиданно назначил полковника Григорьева, случайно приехавшего в Быхов. Это назначение на такой ответственный пост в исключительно тяжелое время такого легкомысленного и не имеющего никакого авторитета в глазах туркмен интригана и недоброжелательно настроенного к Верховному человека подействовало на туркмен удручающе. Это назначение было равносильно тому, что во главе львов Верховный поставил лису с бараньей головой. Меня стали упрекать как офицеры, так и джигиты в том, что я способствовал его назначению, а когда узнали о моей непричастности к этому, то еще сильнее упрекали за то, что я, как человек близкий к Верховному, вовремя не предупредил его. Когда же я объяснил им, что я не имею никакого нравственного права говорить Верховному о ком бы то ни было из чинов полка, будучи сам офицером этого полка, и что, кроме того, не имею привычки вмешиваться в распоряжения Верховного, ибо он сам, как полководец, больше знает людей и, очевидно, назначая полковника Григорьева комендантом, он имел свои соображения, – туркмены успокаивались мало.

– Ай, Хан, я боюсь, чтобы Григорьев не подвел Верховного! – говорил в отчаянии Баба Хан.

Как мы узнали потом, полковник Григорьев сумел проникнуть в среду узников и, снискав их доверие, убедил, что он создал наш полк и что он самый старый офицер его. Узники доложили об этом Верховному, который потому и назначил его комендантом Быхова.

Верховный с первого дня приезда в Быхов вследствие упорной работы ложился спать почти каждую ночь очень поздно. В одну из таких ночей я, лежа на скамейке, служившей мне постелью, которая находилась под большим окном в коридоре между дверью Кзыл Юзли и Верховного, услышал голос Верховного, зовущего Реджэба. Разбудив спавшего богатырским сном Реджэба, я послал его к Верховному. Сонный Реджэб, протирая кулаком свои глаза и торопясь на кухню вскипятить чай для Уллу бояра, задержавшись около меня, сказал:

– Бэ, Хан Ага, Уллу бояр очень любит чай пить! Час тому назад я подал ему полную тюмчу чая, а он сейчас опять хочет. Он пьет чаю больше даже самого Сердара!

Услышав разговор, Верховный вышел в коридор и, увидев меня, очень удивился.

– Где же вы, Хан дорогой, спите? – спросил он меня. И, узнав, что я сплю со дня приезда в Быхов за его дверью на скамейке, сказал:

– Пожалуйста, Хан, устраивайтесь в комнате у меня безо всякого стеснения. Ведь вы член нашей семьи!

Поблагодарив его за внимание, я наотрез отказался от его предложения, ссылаясь на то, что мне и здесь хорошо. Постояв с полминуты молча и как бы вспомнив о чем-то, Верховный обратился ко мне:

– Кстати, Хан, я хотел сегодня поговорить с вами, да забыл. Я знаю, что вы вконец измотались. Но что я могу сделать, голубчик, когда у меня нет человека, которому бы я мог доверять так же, как вам. Вам же я верю, как своему сыну. Дело, видите ли, вот в чем: я и все находящиеся здесь желали бы продолжать поддерживать связь с внешним миром. Многие из арестованных, оторванные от семьи и знакомых, начинают нервничать. Я лично тоже хочу беспрерывно поддерживать связь со Ставкой, с иностранной миссией, посылать в разные места в России людей, письма и получать ответы. А самое главное, от чего зависит наше благополучие здесь, это зорко следить за оставшимися туркменами в Могилеве и по мере возможности оградить их от вредной агитации товарищей, дабы и они не разложились и не заразили бы и наших джигитов. Зная ваше влияние на джигитов, я остановился на вас и прошу нам всем помочь. Если вы согласны, то завтра я попрошу вас проехать в Ставку! – закончил Верховный.

– Благодарю, Ваше Высокопревосходительство, за ваше ко мне доверие. Если я смогу принести хотя бы малую часть пользы общему делу, я готов на самопожертвование! – ответил я.

Во время нашей беседы неожиданно из-за туч выползла луна, осветив через большое окно коридор и фигуру Верховного, стоявшего на пороге открытой двери своей комнаты.

– Ого, как ярко светит луна! Как в Туркестане в степи! – промолвил он, очевидно, вспомнив о прелести степной тишины во время такой лунной ночи, как сейчас.

На мой вопрос о семье Верховный ответил:

– Семья-то, Хан, слава Богу, ничего! Устроилась! А вот положение России осложняется. Идет новая беда – большевизм. Это страшно!

– Неужели, Ваше Высокопревосходительство, нельзя предотвратить ее? – спросил я.