Жизнь и смерть

Оттого, что он пристально и долго смотрел на розовые стекла окна, ему казалось, что их цвет сгущается, темнеет, превращаясь в кроваво-красный, потом в багровый, коричневый, и, наконец, в черный, густой и матовый черный цвет, расползающийся от окна по всей комнате, как широкие клубы дыма. И чем большее пространство захватывали в комнате эти черные клубы, тем труднее становилось Логинову дышать, и он с ужасом наблюдал их приближение к своей кровати, зная, что сейчас они подойдут, окружат его со всех сторон, сомкнутся над ним и он задохнется в их густой, беспросветной массе. И от страха холодея и теряя сознание, он вдруг почувствовал, что на него навалилась какая-то тяжесть, сдавившая ему грудь, и он забился под ней всем телом, стараясь сбросить ее с себя, чтобы можно было глотнуть воздуха. Вокруг тела его были какие-то деревянные стенки, казалось, что он лежал в узком, неглубоком ящике, похожем на гроб, и кто-то старался накрыть его крышкой, с страшной силой надавливая ею на его тело. И Логинов боролся с этой крышкой, упирался в нее руками, коленами, головой, грудью, изнемогая, обливаясь потом, чувствуя, что еще одна-две минуты борьбы -- и он обессилеет, сдастся, и крышка придавит его навсегда, замкнет в узком, ужасном ящике. Ему хотелось крикнуть, позвать кого-нибудь на помощь, и он напрягал память, стараясь вспомнить, кто у него есть, кто мог бы ему помочь. Но в памяти не осталось ни одного имени, ни одного лица, -- он с ужасом сознавал, что у него никого нет, ни родных, ни близких, что он бесконечно одинок и беспомощен, и в этой борьбе должен погибнуть. И несмотря на это сознание неизбежной гибели, он не переставал бороться с кем-то невидимым, надавливавшим сверху на крышку, бился и корчился в узком гробу, задыхался и стонал, напрягая все силы своего измученного, истощенного тела. Под напором его рук и согнутых коленей крышка приподнималась, качалась, казалось, еще одно усилие -- и он сбросит ее и навсегда освободится от этого ужаса; но он слабел, руки и ноги начинали дрожать и, под давлением невидимого врага, крышка снова наваливалась ему на грудь, и тяжелую борьбу приходилось начинать сызнова. Каждое мгновение этой борьбы ему казалось, что он напрягает последние силы и что после этого напряжения он должен будет бессильно покориться и затихнуть, но страх вызывал новые сокращения в мускулах, как будто выжимал из них последние капли крови и жизненных соков, голова судорожно билась о крышку, грудь выгибалась колесом -- и крышка снова начинала поддаваться, приподнималась, качалась из стороны в сторону на вытянутых руках и согнутых коленях, и снова, пользуясь его изнеможением, опускалась под чьей-то непомерной тяжестью и вдавливала его тело в ящик. И это продолжалось бесконечно долго, пока его мозг не прорезала, как молния, мысль, что у него есть близкий человек, который может помочь ему, пока он не вспомнил его имени и не крикнул, полный ужаса, муки и отчаянья: "Таня!.." И тогда кто-то извне оттолкнул крышку и склонился над ним; Логинов мучительно-глубоко втянул в грудь воздух и открыл глаза...

В комнате были густые, лиловые сумерки, и склонившуюся над ним Татьяну Павловну он не узнал. В горле у него пересохло, и он надтреснутым шепотом попросил:

-- Пить...

Она отошла от постели и через минуту вернулась со стаканом в руке. Приподнявшись на локте, он жадными глотками выпил полный стакан воды и откинулся на подушку, отдыхая от пережитого только что ужаса... Татьяна Павловна неслышно вышла в гостиную и там шепотом заговорила с Рогожиным...

VIII .

Выпитый стакан воды успокоил Логинова и как будто облегчил дыхание. Он с удивлением водил глазами по комнате, не узнавая ее в сумерках, с этим странным голубым окном, в котором за тюлевой занавеской золотилось недавно вставшая луна. "Таня", -- вдруг вспомнил он имя, пришедшее ему на память в бреду, и как будто что-то теплое, нежное коснулось его лица, скользнуло по лбу и волосам, и он тихо, шепотом произнес:

-- Таня...

И, казалось, была какая-то связь между этим именем и голубым окном, в которым тихо шевелилась позолоченная лунным светом тюлевая занавеска и блестели стекла раскрытых наружу рам. И эта связь вдруг сделалась совершенно ясной, когда за окном послышались, словно падающие с неба, круглые, призывно-печальные, далекие звуки. "Журавли летят", -- вспомнил Логинов, и приподнявшись на локтях, жадно, взволнованно уставился в окно как будто прозревшими глазами, увидевшими темно-синее, глубокое небо, луну и черные ветви голой акации. И вместе с этим, в памяти встала бледная, странно-красивая и близкая девушка, полулежащая у окна на диване, и в сумерках протягивающая к нему тонкие, белые руки...

"Куда же она делась?" -- мучительно думал Логинов и, не находя ответа, приходил к заключению, что он ее потерял, но где и когда -- никак не мог припомнить. "Потерял ли? А может быть, ее и не было?.. Что же было?.. Что было?.."