Жизнь и смерть

Когда он очнулся и открыл глаза, взгляд его, блуждавший по комнате, упал на дверь, которая вела в гостиную и теперь почему-то была раскрыта настежь. Он хорошо помнил, что запер ее сегодня на ключ, когда вернулся из тех комнат. Значит, ее открыли жена и Рогожин. Зачем они это сделали?.. "Они меня считают уже не существующим и мою комнату присоединили к своим... -- подумал он спокойно, без раздражения, только констатируя факт...

Из столовой доносились обеденные звуки, удары ножей и вилок о тарелки, звон стеклянной посуды, громкий бас Рогожина и некрасиво-резкий, кокоточный смех Татьяны Павловны. И то, что они не стеснялись присутствием в доме умирающего Логинова, и по их голосам слышно было, что они счастливы, довольны, обедают с аппетитом, может быть, обнимают и целуют друг друга -- не производило на Логинова никакого впечатления, также, как болтовня Красова, как говор прохожих за окном. Эти звуки только мешали ему сосредоточиться на чем-то важном, глубоко-интересном, и он подумал о том, что нужно было бы встать и закрыть дверь из гостиной. И повинуясь этой последней мысли, он поднялся, встал и медленно переступая с ноги на ноги, останавливаясь на каждом шагу, чтобы не пошатнуться и не упасть, подошел к двери, и позабыв о своем намерении закрыть ее, переступил через порог и вошел в гостиную, где шторы были уже подняты, и вечернее солнце било во все окна широкими, желтыми лучами. И теперь, при ярком освещении, эта комната показалась ему еще более чужой и противной, со всеми ее жалкими украшениями, громоздкой мебелью и воздухом чужого жилья. Мягко ступая по коврам войлочными туфлями, он прошел гостиную и остановился в дверях столовой, тоже залитой ярким солнечным светом. Он зажмурился от яркого блеска белой скатерти, тарелок, стеклянной посуды, от неприятно ударившего в нос запаха жирных мясных кушаний. Потом, привыкнув к свету, он увидел Рогожина, сидевшего к нему спиной и державшего на коленях Татьяну Павловну. Они его не видели: Рогожин о чем-то рассказывал низким басом, слегка похлопывая молодую женщину ладонью по спине, а она каждую фразу переспрашивала и смеялась, и ее белая, обнаженная рука, лежавшая на шее Рогожина, вздрагивала, поднималась и гладила на его затылке волосы.

Логинов смотрел на них также, как на записку на столе в спальне жены, смотрел только потому, что они были, в своих черных костюмах, единственным темным пятном в залитой светом комнате. Он уже не чувствовал этих людей, только видел их -- безотчетно, бессмысленно, и то, что еще недавно вызвало бы в нем целую бурю гнева, страдания и горя, теперь ни на секунду не остановило на себе его внимания. Он равнодушно отвел от них глаза и, почувствовав слабость и дрожь в ногах, неслышно вошел в столовую и опустился около стола на стул, рядом с Рогожиным.

На него неприятию подействовало то, что они испугались, задвигались, заговорили... Татьяна Павловна соскочила с колен Рогожина и для чего-то стала со звоном и стуком переставлять на столе тарелки, графины, бокалы. Рогожин вскочил и громко, словно он говорил с глухим, спрашивал Логинова, не хочет ли он чего-нибудь поесть, или выпить, и к нему присоединилась Татьяна Павловна, назойливо повторявшая один и тот же вопрос:

-- Что с тобой?.. Скажи, что с тобой?..

Они стояли перед ним, испуганные и смущенные. Логинов смотрел на них некоторое время с недоумением, словно стараясь припомнит, где он видел эти лица, молчал и морщился и потом устало закрыл глаза, как будто говоря: "мне ничего не нужно... оставьте меня в покое..." Они отошли от него, сели за стол и стали молча есть, нервно позвякивая ножами и вилками, и Логинов снова почувствовал на себе их испуганные, колючие взгляды. От этого ему стало как-то неприятно во всем теле, стук ножей и вилок вызывал дрожь и беспокойство в руках, ногах и в груди, он поднялся и хотел пойти, но пошатнулся, -- и Рогожин, шумно вскочивший со стула, подхватил его за талию и, поддерживая его, осторожно повел по комнате. Пока они шли, Логинову казалось, что он маленький, хилый, едва начавший ходить, ребенок, смутно понимающий, что происходит вокруг него и в нем самом, и только чувствующий на себе теплые, ласковые, материнские руки, предупреждающие его каждый неверный шаг. И это трогало его, -- с теплым чувством благодарности, покорно и доверчиво, отдавался он этим рукам, бессильно опираясь на них всем телом и думая о том, что он маленький и слабый, и что с каждым шагом он как будто становится все меньше и слабее...