Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

— А зачем ноги? Была бы рука, чтобы протягивать прохожим. — Солдат повел по сторонам зелеными, с хитринкой глазами. — Одначе я пойду, а то с вами тут… договоришься.

— Ты из какого лазарета? — спросил Роман.

— А вам зачем? — насторожился солдат.

— Да вот хотел узнать, не лежит ли у вас Стамескин? Он в голову ранен.

— Стамескин? — сразу оживился солдат. — Куприян? А как же, лежит. Ого, Куприяна все знают! Он такие загадки загадывает нашему брату, что у иного аж глаза на лоб лезут.

— Например?

У солдата забегали подозрительно глаза,

— Например, на чем земля держится. Роман усмехнулся.

— Тут и думать нечего. На крестьянском труде.

— Во! В самую точку! — воскликнул солдат. Но тут же спохватился: — На трех китах держится, вот на чем.

Неожиданно из переулка показался офицер. Солдат вытянулся. Офицер, молоденький прыщеватый прапорщик, строго спросил:

— Ты почему здесь?

— Так что, ваше благородие, нас на прогулку выведи. Из лазарета мы, — отрапортовал солдат.

— А почему отбился от своих?

— Виноват, ваше благородие! Сейчас догоню.

Роман хмуро сказал:

— Это мы его задержали. Расспрашивали о войне.

— Налево кругом марш! — скомандовал прапорщик. — Бего-ом!

Солдат повернулся, пристукнул каблуком сапога и тяжело побежал, прижимая к груди здоровой рукой больную.

— Что это тебе прислала сестра? — поинтересовался Воскресенский.

— Не знаю, — буркнул Роман неохотно. — Какое-нибудь обращение к населению, наверно. Теперь только и печатают что воззвания о пожертвованиях.

— А ты прочти.

— После. На таком ветру из рук вырвет.

— Так зайдем в магазин, купим еще коробок спичек, — настаивал Воскресенский, не сводя с Романа насмешливых глаз.

— Да что ты пристал! — рассердился наконец Роман.

— Меня интересует, почему она прислала именно тебе, а не мне, не Мимоходенко.

— Она прислала нам всем, а почему солдат вручил мне, а не тебе и не Дмитрию — этого я не знаю.

— Ага, «нам всем»? Ну, так пошли в магазин — будем читать все.

И Роману ничего не оставалось, как идти опять покупать спички.

В магазине мы развернули то, что солдат передал Роману. Это были четыре страницы из журнала «Природа и люди». Мы тщательно осмотрели их, но никаких воззваний не нашли. Одна страница была заполнена всевозможными объявлениями. На другой красовался портрет чубастого, в фуражке набекрень, казака. Под портретом надпись: «Козьма Крючков. В схватке с немецким кавалерийским разъездом один убил 11 немцев и получил 11 ран в себя и 11 в лошадь».

— Видал я дураков, — сказал Воскресенский, — сам дурак, но такую глупость первый раз встречаю. Кругом по одиннадцать! Надо же!

Третья страница вся была отведена под сводку военных событий с начала войны.

Роман провел пальцем под двумя строчками:

— Прочтите. Глупая ложь о Крючкове кажется просто невинной забавой в сравнении вот с этой мерзостью. Прославленный казнокрад и жесточайший душитель революционных выступлений рабочих, генерал Ренненкампф своими бездарными и предательскими действиями в Восточно-Прусской операции привел наши войска к крупнейшим поражениям, а в сводке написано: «Всемилостивейше награжден за боевые отличия орденом святого Владимира 2-й степени с мечами».

Воскресенский положил Роману руки на плечи и, заглядывая ему в глаза, сказал:

— А что, Ромаша, если я поеду к этому самому Ренненкампфу, выпью там за спасение его души кварту чистого спирта и отсеку ему, подлецу, голову — благословишь ты меня?

— За благословением обращайся к Аркадию, — засмеялся Роман. — Он собирается постричься в монахи и стать игуменом монастыря.

— Постой, постой! — вскричал Воскресенский. — А ведь я уже дважды видел, как он поднимался на монастырскую горку. Может, он и сейчас там, каналья? Пошли!

— Ку-уда? — раскрыл Роман широко глаза.

— В женский монастырь. В церкви сейчас идет заутреня- вот там мы его и накроем, подлеца!

Идти в церковь Роман не захотел. Мне же было интересно посмотреть женский монастырь (мужской я хорошо узнал в своем родном городе), и мы с Воскресенским отправились вдвоем.

Стоял монастырь на верхушке холма. Летом из города был виден только купол с золоченым, сверкающим на солнце крестом, все остальное пряталось в гуще зеленых курчавых деревьев. Теперь листья опали, и с любой улицы можно было увидеть и церковь, и длинные белые постройки, и окружавший их серый, мрачный забор.

По дороге Воскресенский распространился о том, что, собственно, не Аркадию, а ему самому следовало бы стать игуменом. Во-первых, говорил он, Аркадий всего-навсего сын парикмахера, а он, Воскресенский, происходит из духовного звания, о чем свидетельствует даже его фамилия. Во-вторых, Аркадий умерен в восприятии спиртного, а какой же порядочный игумен не напивается тайно от братии до положения риз! В-третьих…

Что было бы в-третьих, я не услышал, так как с горки спустился и преградил нам дорогу человек в опорках, в заплатанных штанах и замусоленном ватнике, со слезящимися глазами и багровым носом. Протянув трагически руку, он сказал с деланным пафосом: