Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров)

В амбаре, вокруг фонаря, сидело человек десять. Свет от сальной свечи был настолько слаб, что рассмотреть, кто из них стар, а кто молод, у кого борода черная, а у кого рыжая, было почти невозможно. За людьми громоздились какие-то машины, тачки, лопаты, кирки.

— Здравствуйте, товарищи! — сказал Роман. — Не беспокойтесь, это человек свой.

Ему дружно ответили.

— Здравствуйте! — И пододвинули что-то вроде каменной скамьи.

Роман сел, а мне показал место позади себя, так что за его спиной я совсем скрылся.

— Проведем наше очередное занятие, — сказал он. — Но прежде послушаем информацию товарищей из салотопенного завода и лазарета. Каковы там настроения?

Один из бородачей покряхтел, покашлял и наконец сипло заговорил:

— А какие ж могут быть настроения в нашем салотопенном деле и в такое время? Конечно, Градобельск — это не Харьков, не Юзовка, промышленность здесь стародедовская, свечи льем да сало топим, но рабочий человек — он везде одинаковый: чем больше его жмут, тем больше он ожесточается. А жмут нас сейчас так, как уже давно не жали. Судите сами, чем мы дышим при вытопке сала: самыми вреднейшими для здоровья парами и газами. Хозяин говорит: «Какого вам еще рожна надо? Я ж уже давно закрыл салотопенный котел крышкой с дырой и трубой для отвода газа». Правильно, закрыл. Но шкварку требуется перемешивать, а как ее перемешаешь, не снявши крышки? «Надо, говорим ему, отводить этот зловонный газ по трубе в топку и там сжигать». А он нам: «Это ж сколько будет стоить! Вы что, хотите меня самого пустить в трубу? Сейчас война, надо терпеть. Наши доблестные воины и не то претерпевают на войне, кровь свою там проливают за нас всех, а вы, ишь ты, привередничать вздумали». Вот как ответил, идол. Жизнь, сами знаете, дорожает с каждым днем, он же и копейки к заработку не прибавляет. А на сало цены вздул и сам оброс салом, аж штаны у него на заду по швам расползаться стали. Скажу прямо: если б не боязнь, что на фронт погонят, так хоть сейчас бастовать. Вот какие у нас настроения!

Когда он кончил, кто-то спросил молодым, приятным голосом:

— Теперь, значит, я?

— Теперь, значит, ты, — кивнул Роман.

— Начну с самого начала. Как вы, значит, приказали мне завести знакомство с ранеными, я пришел к самому главному доктору и говорю: «Очень мне хочется послужить нашим доблестным воинам-героям, нашим великим страдальцам за матушку Россию. Нет ли у вас какой работенки? Хоть полотером, хоть дрова колоть — на все согласен». — «Истопником, спрашивает, хочешь?» — «С превеликим удовольствием». Взял я на свечном заводе расчет — и в тот же день определился в лазарет. Отопление там печное, так мне в любую палату доступ открылся.

— Не размазывай, говори про настроения! — перебили говорившего.

— Як тому и веду. Как же говорить про настроения, не побывавши в палатах? Так вот, получив доступ, стал я заводить близкие знакомства: тому письмо домой напишу, другому за папиросами сбегаю, а иному побасенку какую расскажу. И стали милые наши товарищи, безвинно пострадавшие за чужие сундуки, со мной, как с братом родным, прямодушны. Ни в чем не таятся. Вот теперь я вам и про настроения доложу. Плюньте в глаза тому брехуну, кто скажет, будто раненые воины только о том и думают, как бы скорей поправиться и снова идти кровь свою проливать. Могу вам, как говорится, за подписью с печатью заверение выдать, что каждый только и думает, как бы ему до конца войны в лазарете пролежать. Даже те безрукие и безногие, которым после лечения чистая выйдет, не спешат домой. Что им дома делать? На паперти с протянутой рукой красоваться? Вот тут я им полегонечку и объясняю, какая у нас сейчас война идет, то есть, значит, похожа она на ту войну, когда наши деды Наполеона дубасили, или, может, совсем наоборот, и нужны ли нашему брату — рабочему человеку те анафемские Дарданеллы, из-за которых теперь народная кровь льется, или пусть лучше об них поломают себе зубы наши помещики да буржуи.

— Ну, и как они, сочувствуют твоим словам? — спросили из круга.