Жизнь и мысли

Почему же философия нового времени (о религии речь пойдет ниже) не справилась со своей задачей? Швейцер видит главную причину в том, что она пыталась прийти к этике путем познания мира. Когда мы пытаемся приписать ходу мировых событий некий смысл и направленность к этической цели, чтобы, исходя из такого истолкования мира, придать смысл этической деятельности человека, мы занимаемся самообманом. В мире не существует всеобщей целесообразности. "Природа... представляет собой удивительно творческую и одновременно бессмысленную разрушительную силу... Осмысленное в бессмысленном и бессмысленное в осмысленном — вот сущность универсума"[407]. Мы должны признать эту реальность, перерезать пуповину, все еще связывающую в нашем сознании мировоззрение и жизневоззрение (новый термин, введенный Швейцером для того, чтобы полемически заострить свою мысль), и попытаться обосновать этику не теоретическими представлениями о мире, а тем, что нам непосредственно дано в опыте нашей жизни.

Эта вторая основополагающая идея Швейцера тоже является отражением одной из самых глубинных и определяющих черт его личности. Мы догадываемся об этом по признанию, которое вырывается у него (что тоже очень характерно) лишь на последних страницах его автобиографической книги. "Я не могу не ощущать, сочувствуя и сожалея, все те страдания, которые вижу вокруг себя, страдания не только людей, но и всего сотворенного... Еще школьником я ясно сознавал, что никакое объяснение существования зла в этом мире никогда не сможет удовлетворить меня; я «чувствовал, что все такие объяснения являются софистикой и, по сути дела, не имеют другой цели, кроме той, чтобы дать человеку возможность не так остро переживать окружающее его несчастье" (наст, изд., с. 144). Этой своей изначальной убежденностью в невозможности рациональной теодицеи Швейцер удивительно близок к той линии русской философской мысли, которая начинается известным письмом Белинского В. П. Боткину, достигает огромной силы у Достоевского (в разговоре Ивана Карамазова с Алешей о страданиях невинных детей) и продолжается у Л. Шестова.

Эти две идеи во многом предопределяют и дальнейший ход мысли Швейцера, и ее главный результат — знаменитый принцип благоговения перед жизнью. Размышляя о своей жизни, человек видит, что все живущее, как и он сам, представляет собой проявление всеобщей воли к жизни. Из этого мистического переживания таинственной связи своей жизни со всей жизнью, наполняющей вселенную, — переживания, которое Швейцер называет благоговением перед жизнью, — и рождается убежденность, что ко всякой жизни человек должен относиться так же, как к своей. "Все, что случится с этой жизнью, он будет воспринимать так, как будто это случилось с ним; он окажет ей самую большую помощь, какую только может; и если ему удастся что-то сделать для сохранения и поддержания жизни, это будет для него величайшим счастьем, которое только может выпасть на его долю" (наст, изд., с. 138). Таким образом, благоговение перед жизнью — это этический принцип, основанный на подлинном и глубоком знании, но не о мире, который так и остается для нас загадкой, а на знании о жизни, проистекающем из внутреннего опыта.

Хотелось бы обратить внимание на две особенности философской мысли Швейцера. Первую из них лучше всего охарактеризовать термином, принадлежащим самому Швейцеру: "элементарное мышление". "Элементарным можно назвать мышление, которое исходит из фундаментальных вопросов об отношении человека к миру, о смысле жизни и о природе добра. Оно находится в самой прямой связи с мыслями, которые возникают у каждого человека. Оно естественно вписывается в круг этих мыслей, расширяет и углубляет их" (наст, изд., с. 134). Сам этический принцип — определение того, что является добром, а что злом, — по мысли Швейцера должен быть простым и самоочевидным, т.е., с одной стороны, не требующим сложных доказательств, а с другой — легко применимым в конкретных жизненных ситуациях. Здесь снова уместно вспомнить Толстого, связывавшего этику со смыслом жизни и говорившего, что если бы человек не мог знать смысла своей жизни без требующего досуга изучения философии или каких-то сложных наук, то это была бы еще более возмутительная несправедливость, чем когда у одного миллионы, а у другого нет и пары сапог.

Der elementare Denker, в буквальном переводе "элементарный мыслитель"[408] — у Швейцера это высшая похвала, которой он удостаивает лишь немногих. И сам он мыслит именно в такой манере. Возможно, кое-кто из профессионально занимающихся философией назовет философию Швейцера дилетантской или, как теперь часто говорят (с оттенком снисходительности), "философской публицистикой". Но как бы мы ни относились к подобному типу философствования, оценивать мыслителя нужно все-таки не по его манере рассуждать, а по полученным результатам. А то, что в области этики Швейцеру удалось сказать немало принципиально нового и важного, едва ли можно отрицать.