Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

— Спаси их за то Господь, — я перекрестился, — но давай-ка сойдем на грешную землю. Мне тут кое-кто уже порассказывал… Да и свой опыт есть: коли помнишь, мы с Румянцевым в двадцать пятом годе тоже чуму почти остановили. Тут ключ к успеху — методический порядок в соблюдении карантина, доходящий порою до жестокости. Однако ж, вы и в этом нас превзошли! Караулы по всем дорогам, конные патрули в степи — ну, такое обыкновенно и привычно. А вот стрелковые засады кто придумал? Кои любого, не по дороге едущего, встречают меткою пулей? Потом дострелят, шагов с десяти, а ближе не подойдут: оставят труп волкам, и даже грабить проезжего не станут.

— Мы такого не приказывали, Ваше…

— Без чинов, сейчас не на службе.

— Слушаюсь, Александр Иваныч. Ежели такое и было, так самовольством или вовсе разбоем…

— Не-е-е, брат! Какой, ко псу, разбой?! Сам видел: обглоданный зверьми костяк, а кошель с медяками — рядом лежит! Сие зело удивительно. Как может патрулёр, убив прохожего, не пошарить в его походной сумке? Понятно, что поветрие; что принести заразу в собственный дом, жене и детям, страшно; да только что ж это за русский, коли не надеется на «авось»? И европейский наемник никакой не удержится; об азиятах смешно и говорить. Неужто никто не соблазнился?

— Ну, как же без греха: бывали остолопы. В Новобогородском полку…

— Значит, все же, было распоряжение засады ставить?

— Да нет, батюшка! Обычный разъездной патруль — споймали чужака, да и позарились на доброго коня и справную одежу. Путника убили, добро раздуванили. Дня три минуло — один из патрулёров захворал. За ним другой… Правду вызнали, только уж поздно оказалось. Треть новобогородцев от чумной заразы померла. Прохор Иртеньев, приятель мой еще по Тульскому полку… Тоже помер, но потом. Успел все рассказать. Говорил, как положено: издаля и против ветра. А то еще можно через пламя…

— Я знаю, как можно и как нельзя. Ты давай к делу, Степаныч.

— Так вот, из бывших в том патруле всех, кого зараза пощадила, аркебузировали. А семьи, опять же кто выжил, изгнали.

— Семьи-то зачем? Это верная смерть, в такое время.

— А чтобы гнилая кровь не множилась. Жестоко, Александр Иваныч? Ну, а чума — она помилует? Вот, с той поры и повелось: которые мимо карантина степью едут, тех стрелять безо всякого разговору. А кто пограбить труп наладится — свои же его рядышком и положат. Никто сего не приказывал, сам собой обычай установился… Да не так уж много и убили: земля, ведь она слухом полнится. Бродяги всякие, кои поветрие разносят, стали ландмилицкие земли десятой дорогой обходить.

— Стало быть, сие пошло не от начальства, хотя и при его непротивлении?

— Можно и так сказать. Когда народ сам, своею волей, карантинные правила сверх положенного строжит — зачем ему мешать?! Жить-то всем охота, начальству тоже…

— Суров здешний народ. Прямо — Рим!

— Нет, батюшка: мы православные!

— Да я не о том. Не о нынешнем Риме — о древнем. Тоже ведь зачинался как община воинов и земледельцев, стесненная врагами и не имеющая иной надежды, кроме как на себя. А поднялся — благодаря военной доблести и твердости закона. Гляжу на вас и дивлюсь: что ж это я такое сотворил-то?!

И впрямь, занятно было поглядеть на тамошних людей. Странное возникало чувство. Как будто пожилой и долго бывший в отлучке отец встретил своих уже взрослых и порядочно заматеревших сынов. Старики меня, большей частью, помнили; юное же поколение — таращилось, как на библейского патриарха, явившегося во плоти.